Григорий Медынский - Повесть о юности

— А ты голосовал?

— Я?

— Да, да! Ты!

— Нет. Не голосовал.

— А почему молчал?

— Не продумал… Не успел. Вы этот вопрос так быстро провернули, что я не успел и рта раскрыть.

— Продумать не успел или рта раскрыть не успел?.. Путаешь ты, Лева!

— А что мне путать? Ничего не путаю!

— И решил, значит, в индивидуальном порядке ошибку исправлять?

— Почему — в индивидуальном? А Саша?

— Да ведь Сашу-то ты настроил?

— Как это «настроил»? А впрочем, это неважно: я его настроил, он меня настроил, — неважно! Важен факт: комсомольцы понимают, что сделана ошибка. А раз сделана, ее нужно исправлять! И чем скорее, тем лучше! Вот и все!

Нет! Это далеко не «все»! Было совершенно ясно, что это только начало какой-то новой истории, в которой опять нужно будет разбираться.

Не дожидаясь никаких бюро и никаких собраний, сами комсомольцы стали разбираться в этом вопросе на переменах. И тогда выяснилась неожиданная деталь.

— Ты же сам говорил о бойкоте! — сказал Рубину его друг Миша Косолапов.

— Когда?

— Да тогда же, на собрании. Когда Сухоручко разбирали, ты мне сказал… Мы с тобой рядом сидели.

— Ну, что я тебе сказал? — спросил Рубин, пожимая плечами.

Ребята, присутствовавшие при этом разговоре, стали тормошить Мишу.

— Что?.. Что он сказал?

— «В прежней школе мы одному такому бойкот устроили». Ты же это сказал?.. Поэтому я и выступил. Вижу, что с Сухоручко ничего не сделаешь, я и предложил… А что? — почувствовав на себе уничтожающий взгляд Рубина, добавил Миша. — Я правду говорю. Я — комсомолец!

То же самое Миша подтвердил и на заседании комсомольского бюро класса, которое собралось после уроков. Но Рубин теперь уже не отрицал того разговора, а повернул его против Миши.

— А кто предлагал? Я разве предлагал? Ну, сказал… Что я сказал? Что у нас когда-то в прежней школе случилось. А ты куда выскочил? У самого никакой инициативы нет, а тут краем уха услышал и сразу: «Я предлагаю!» А вообще… Зачем вы меня вызвали? — спросил Рубин, обращаясь к бюро. — В чем обвиняете?

— В том, что нарушил решение коллектива. Вот в чем! — сказал Борис.

— Но это не решение комсомольского собрания! — ответил Рубин. — А для меня как комсомольца обязательно только его решение.

— А коллектив?.. Ты же член коллектива! — сказал Игорь.

— Ну что из того, что я член коллектива? Коллектив ошибся! — убежденно проговорил Рубин. — И если я это понял, я считаю своим долгом исправить ошибку. Вопрос этот принципиальный, его нужно было сначала по-комсомольски обсудить. А вы — прямо с плеча: «Проголосуем?» Это ошибка бюро. Ее нужно признать и исправить. А вы вместо этого меня обвиняете! Интересно!

Все последнее время Рубин был парень как парень, и Борису казалось, что уроки, полученные им, пошли ему впрок. И вдруг обнаружилось, что все старое — и взгляд, и тон, и сознание своего превосходства, — все, что отличало Рубина в прошлом, сохранилось в нем. Только теперь на всем этом лежал явный оттенок не то злорадства, не то плохо сдерживаемой воинственности, точно он хотел взять реванш и доказать что-то свое.

Прямо после заседания бюро Борис забежал в комитет — хотелось поскорее рассказать о случившемся и посоветоваться. Но там никого не было, комсомольская комната была заперта. Он пошел уж было обратно, когда ему навстречу попался Толя Кожин, секретарь комитета, и, торопливо поздоровавшись с Борисом, спросил:

— Что вы там с бойкотом напутали?

Он, оказывается, обо всем уже знал от Рубина.

Кожин открыл комсомольскую комнату, они вошли, сели друг против друга за покрытый красным сатином стол, и Борис рассказал всю историю Сухоручко.

— Неужели так ничего и нельзя было придумать другого? — спросил Кожин, покрутив головой. — Ну, наложили бы взыскание!

— Взыскание? Взыскания действуют на тех, кто дорожит коллективом, а если перед тобой человек-единица…

— Что за человек-единица? Ну, давай разберемся! Что он, глупый совсем, не понимает, что хорошо, что плохо? Или понимает, но не хватает воли? Или…

Стали разбираться. И тогда оказалось, что хотя Борис и знал, кажется, Сухоручко, как свои пять пальцев, а все-таки появились новые вопросы и новые углы зрения, и знакомая-презнакомая фигура вдруг заставляла снова задуматься над ней.

— Значит, все это время, с самого начала года, он вел себя хорошо? — спросил Кожин.

— Хорошо?.. — подумал Борис. — Нет, этого нельзя сказать. У него воля часового действия — то и дело срывался, но терпеть можно было. А как не приняли его в комсомол…

— Так, может быть, зря не приняли?

Это был тот самый, возникший еще в разговорах с Полиной Антоновной вопрос: верить ли Сухоручко? Искренне ли подал он заявление в комсомол, или это был своего рода ход?

И вот секретарь повернул этот вопрос так, что невольно приходилось задумываться: а может быть, действительно зря не приняли в комсомол Сухоручко?

«А ничего!.. Вырос мальчик!» — подумал вдруг Борис, глядя на Кожина и вспоминая, как он в прошлом году приходил к нему советоваться, с чего начинать и что делать.

Поднял секретарь и ряд других вопросов, заставивших Бориса задуматься. Все последнее время он жил одним — ликвидацией разрыва с девочками, и ему казалось: все, что служило этому, было хорошо и правильно. Правильно или неправильно они решили о бойкоте — Борис об этом не думал, но Рубин поступил неправильно, это было ясно. И теперь его нетоварищеский поступок выдвинулся на первое место. Вот почему все, что говорил Рубин о неправильности бойкота, воспринималось Борисом как маневр, как средство для прикрытия Рубиным своей вины. А вот теперь возникло сомнение: не было ли здесь действительно ошибки?

— Ну, подожди, — спрашивал его Кожин. — Что значит бойкот? Предположим, Сухоручко что-то не понял, у него не вышла задачка, — что же, ему никто не поможет?

— Нет, почему?.. Так просто мы не будем с ним разговаривать, а если что спросит по урокам, то объясним, — отвечал Борис.

— Да как же это отделить: где по урокам, а где «просто так»? А если он промокашку попросит, — давать ему или не давать? А потом, что же вы думаете: вы с ним не будете разговаривать, а он у вас про уроки будет спрашивать? Да ты сам-то стал бы спрашивать?

Все это правильно, здесь было много неясного…

По пути домой Борис попробовал разобраться в этой путанице еще раз — так, как учил его отец: «Какая у нас обстановка? Такая обстановка. Какие выводы из этого вытекают? Такие выводы. Значит, нужно делать то-то и то-то». Но из того положения, в котором класс находился еще вчера, перед встречей с девочками, вывод получался один-единственный: правильно поступили!

Так же сказал и Игорь, когда Борис передал ему свой разговор с Кожиным, и Валя Баталин, и почти все ребята, находившиеся еще под свежим впечатлением пережитой борьбы. Но потом вопрос о правильности или неправильности бойкота снова всплыл, и снова в ответ на него появилось единственное соображение, которое Борис мог выставить со своей стороны: