Григорий Медынский - Повесть о юности

О Сухоручко писали почти в каждом номере. Ребята решили не оставлять его в покое до тех пор, пока не будет пробита броня не то бездумной, не то наплевательской иронии, которой он отгородился от критики.

Однако не забывали и других, старались затронуть то одного, то другого, то третьего, пытаясь расшевелить ребят, разозлить и заставить отвечать, спорить, не соглашаться или, наоборот, поддержать газету. Но «народ безмолвствовал», и редколлегии порой приходилось думать: о чем писать?

Валю это злило до крайности. Загоревшись сам новым делом, он считал, что гореть им должен сейчас каждый, в ком бьется живое сердце. Ему казалось, что жизнь класса движется вперед мелкими, слишком мелкими шажками, все плывут, подчиняясь общему течению, считая, что оно принесет их туда, куда нужно, и никто не пытается сам направить свое движение по этому направлению, чтобы быстрее достигнуть общей цели.

— Ну, почему они молчат? Полина Антоновна! — жаловался он. — Столько номеров газеты уже вышло, и столько в ней было обличительных статей, а они молчат!.. Почему?

— Они молчат, а вы продолжайте! — посоветовала Полина Антоновна. — Ничего, Валя! Не смущайтесь! Всякая работа требует терпения. Продолжайте!

Но Вале не хотелось терпеть, и свое возмущение он высказал в сердитой заметке «Мертвые души». В ней Валя старался разобраться: кто и почему молчит?..

«Пусть нас ругают! — говорят одни. — Что нам от этого! Написали, ну и пусть! Мы будем продолжать делать то, что делали. Нам не больно!»

Другие думают иначе:

«Ну и что ж, что обо мне написали? О других тоже пишут, а я не какой-нибудь особенный. Я такой же, как все!»

Третьи смеются. Они видят в газете развлечение — просто смешное. Увидев свежий номер газеты, они прежде всего устремляют свои взоры на карикатуры и смешные места в статьях, смеются, весело переглядываясь между собою. Пусть же ответом им будут слова гоголевского городничего: «Над кем смеетесь?»

Но почему же никто не отзовется и не откликнется? Неужели в нашем классе нет хорошей дружбы, нет настоящей сознательности? Неужели никто не хочет улучшить дисциплину, поднять успеваемость в нашем классе и активно, на деле, а не на словах, бороться за его честь?»

Однако и этот вопль Вали остался без ответа.

Но вот Игорь Воронов написал заметку под названием: «Зеленые насаждения».

В основу ее он положил действительно глупый поступок, который ему довелось увидеть. Два приятеля — Юра Усов и Юра Урусов, сидя на первой парте возле двери, занялись скуки ради особым видом спорта: кто дальше плюнет?

«Что за дикое поведение? — спрашивал Игорь. — Как могли два ученика девятого класса додуматься до этого? Ведь это дети малые, младенцы, а не ученики девятого класса! Это говорит о том, что Усов и Урусов зелены еще для того класса, в котором они сидят, и им нужно как можно скорее подрасти. Таких «зеленых насаждений» у нас, к сожалению, не мало. А кто именно — просим об этом написать, а то нашим дитяткам обидно будет».

К следующему номеру в редакцию поступила ответная заметка — «Привет от зеленых насаждений».

«Воронов у нас не относится, кажется, к «зеленым насаждениям». Это скорее крепкий, сухой дуб, даже без листьев. Но, по-видимому, и на его корявых ветвях не вовремя зазеленели молодые побеги».

Дальше сообщалось, что Игорь, войдя после звонка в класс, прежде чем сесть на место, разбежался и, как через спортивную «кобылу», перепрыгнул через учительский стол.

— Ну как? Будем помещать? — прочитав на заседании редколлегии эту заметку, спросил Валя и искоса глянул на Игоря.

— Что за вопрос? Конечно, помещать! — ответил тот.

После этого, одна за другой, поступили еще две заметки о «зеленых насаждениях», и вскоре термин этот стал ходовым в классе. Наконец случилось небывалое: Сухоручко написал большой фельетон «Класс без Сухоручко».

«Предположим, что в классе нет Сухоручко…»

А затем автор пытался доказать, что ничего не изменилось бы в классе, если бы не было в нем его, Сухоручко. Он затронул Рубина. Рубин, обозлившись, подлил масла в огонь, и в редакцию посыпалась целая куча опровергающих и, в свою очередь, обличающих заметок.

На заседании редколлегии теперь нередко возникал вопрос: что помещать и что отложить до следующего номера?

Игорь нарисовал дружеский шарж «Некультурное восприятие культурного мероприятия». Перед только что вывешенной на стене газетой толпятся ребята. Впереди всех, конечно, Сухоручко. Обернувшись к классу, он кричит: «Ур-ра-а! На меня кар-рикатур-ра-а!» Остальные лезут друг на друга, цепляются, кто-то кого-то тянет за шиворот, кто-то падает, кто-то кому-то забрался на плечи.

Этот шарж отражал общее настроение: ребята полюбили свою газету.

Теперь и Полина Антоновна почувствовала в классе газету. Читая ее очередной номер, она иной раз впервые узнавала из статей и заметок о том или ином происшествии, о том или ином проступке, — узнавала о том, о чем иначе она и не узнала бы или на что не обратила бы внимания. Теперь же она видела, что затронутый в газете случай фактически уже проработан и возвращаться к нему нет необходимости. Это облегчало ей работу и радовало: на ее глазах разгоралась та искорка, которую она когда-то поддержала, — объединялся и креп коллектив. Видела она и еще одно: как ожил, преобразился Валя Баталин. Он всегда оживлен, глаза сияют, он даже, кажется, стал красивее. Теперь он совсем не тот дичок, которого она приняла в прошлом году! И она даже готова была простить ему охлаждение к математике, которое с недоумением и грустью стала в нем замечать.

Валя сумел сделать даже то, чего раньше он не мог и представить себе, — выступить с докладом о работе газеты на заседании школьного комитета комсомола. Когда он попробовал было отказаться, Борис сказал коротко, но веско:

— Провалишь — влетит!

Доклад Валя не провалил, работа газеты получила на комитете полное одобрение. После этого у Вали возникла новая идея: закрепить дружбу с девочками изданием совместной газеты.

И вдруг что-то с ним случилось: мальчик точно вдруг съежился и погас.

— Валя, что с вами?

— А что, Полина Антоновна?.. Ничего!

Он отворачивается, его глаза не смеют смотреть прямо.

— Валя, что с вами?

— Правда, Полина Антоновна, ничего!

А у самого чуть не слезы на глазах.

Вот и Борис говорит:

— Полина Антоновна! Что-то с нашим редактором случилось.

— Вы с ним говорили?

— Молчит.

— А дома вы у него были?

— Дома у них ничего не разберешь, Полина Антоновна!

Пришлось разбираться самой.

Полина Антоновна вызвала мать Вали. Она пришла, как всегда, аккуратно, в назначенный срок. И, как всегда, Полине Антоновне бросилось в глаза странное несоответствие между ее пышными белокурыми волосами, ее моложавой и приятной внешностью и выражением усталости и уныния в ее глазах. Только теперь это выражение было еще сильнее, еще заметнее.