Исаак Башевис-Зингер - День исполнения желаний: Рассказы о мальчике, выросшем в Варшаве

На мгновение воцарилась тишина, а потом всем стало неловко. Сыновья реб Иосифа забились по углам, мучительно стыдясь отцовской выходки. Израиль Иошуа побелел как мел. И хотя в тот вечер прихожане насобирали им и хлеба и рыбы, это не помогло семье Иосифа Маттеса выбраться из нищеты. Бедняки остались бедняками, а благодетелей никогда не бывает в достатке. Я очень боялся, что подобное может произойти и с моим отцом.

Как и другие раввины, раввин Радзимина тоже перебрался в Варшаву, где у него имелась кое-какая собственность. Он слыл человеком зажиточным, но богатство его было относительным, поскольку недвижимость перестала приносить доход. Я не знаю, помогал он хасидам или нет. Но мы впали в такую нужду, что отец решился навестить жену радзиминского раввина, так называемую «молодую ребецин», и занять у нее денег. Добрая женщина не имела ничего, что могла бы ссудить моему отцу, поэтому она стала просить его принять от нее кольцо с бриллиантом и заложить его. Отец отказывался, но ребецин настаивала: «Ради моей жизни и здоровья — возьмите его!» Она напомнила отцу, что Талмуд запрещает носить драгоценности в пору всеобщей нужды.

Когда отец вернулся домой и смущенно показал кольцо матери, она лишь поморщилась — возможно от ревности. Но когда отец заложил кольцо, мы смогли купить муки, хлеба и крупы. Однако мясо по-прежнему было нам не по карману. Зато в нашем скудном рационе появилось масло какао, которое можно было добавлять в мясную и молочную пищу.

Больше всего в ту пору мы страдали от холода. Нам нечем было отапливать квартиру. Трубы замерзли, и мы не могли больше пользоваться туалетом. На долгие недели окна затянуло морозными узорами, а на рамах висели сосульки. Когда мне хотелось пить, я отламывал сосульку и сосал ее.

Ночью холод становился непереносимым. Никакие одеяла не спасали. Ветер, свободно гулявший по нашей квартире, заставлял меня вспомнить сказки про домовых. Свернувшись калачиком в постели, я предавался мечтам о сокровищах, черной магии и заклинаниях, которые помогли бы моим родителям, Иосифу Маттесу и всем невинно страждущим. Я воображал себя Илией, Мессией, кем угодно… Подобно библейскому Иосифу я наполнял припасами опустевшие склады и распахивал их для всех голодающих. Одно мое слово заставляло трепетать целые армии, а также важных генералов и императоров, которые ими командовали. А раввинша из Радзимина получала от меня в дар целую корзину бриллиантов.

Вылезать из постели было ужасно холодно. Мать, мой братишка Моше и я старались встать попозже. Но отец заставлял себя вставать как обычно. Вода для его омовения замерзала. Он тер руки о заледеневший подоконник и ставил на плиту кастрюлю со льдом. Он так и не научился пользоваться газом. Счетчик по-прежнему требовал всякий раз сорок грошей, но чай, хоть и состоял теперь из одного кипятка с щепоткой чаинок, оставался для отца последним наслаждением. Сахар было не достать, а сахарин он не признавал. Завернувшись в залатанный лапсердак, он прихлебывал чай и продолжал свои занятия, замерзшие пальцы едва держали карандаш. В «Лике Иошуа» все было как всегда, и «Рычание льва» требовало ответа на древние вопросы: основано ли чтение молитвы «Шма Исраэль!» на моисеевом законе или на талмудистком? Надлежит ли повторять ее целиком, как предписывает закон Моисея, или достаточно первого стиха? Или первого раздела? Только в мире мудрых книг отец чувствовал себя уверенно.

До войны я обычно покупал ему несколько пачек сигарет в день, а еще он курил трубку. И теперь, когда сигареты стоили слишком дорого, он набивал трубку махоркой. Так, покуривая и прихлебывая чай, он продолжал свои бесконечные исследования. Что еще было у него в этом мире, кроме Торы?

Мой брат Израиль Иошуа снова перебрался к нам. Он спал на столе в кабинете отца, где было холоднее, чем на улице. Мать пыталась укрыть его всем, что попадалось под руку.

Несмотря на лютый холод, мыши нахально оккупировали наше жилище. Они набрасывались на книги, одежду, а по ночам беспардонно шныряли по всем комнатам. Мать раздобыла где-то кошку, но та весьма равнодушно взирала на наглых самозванцев. Ее желтые глаза словно говорили: «Пусть себе резвятся. Кому какое дело?»

Мысли кошки, казалось, были очень далеко, она вечно дремала, словно мечтала о чем-то.

— Как знать, — рассуждал отец, — может, она перевоплотилась?

Отец относился к кошке с почтением. А что, если у нее душа святой? Известно ведь, что святые, совершившие незначительное прегрешение, возвращаются на землю, чтобы искупить единственный свой проступок. Садясь за стол, отец обязательно оставлял кусочек кошке. Он подзывал ее, и она милостиво позволяла себя уговаривать, а после ела медленно, отбирая лишь то, что ей нравилось. Потом кошка поднимала голову и словно говорила: «Знай вы, кто я такая на самом деле, вы бы поняли, какая честь для вас мое присутствие в вашем доме…»

Ну как можно было после этого требовать, чтобы она ловила мышей?

Разве могла она ловить мышей?

В те времена, когда мы жили на Крохмальной улице в доме № 10, я частенько оставался один по вечерам. Двор у нас был темным, а керосиновые лампы в узких коридорах больше коптили, чем светили. Наслушавшись рассказов родителей о дьяволах, демонах и оборотнях, я боялся выходить за порог, сидел в комнате и читал.

У нашей соседки Баши было три дочери: девятилетняя Шоша, пятилетняя Иппа и двухлетняя Тейбеле. Баша держала лавочку, которая не закрывалась допоздна.

Летом ночи короткие, а вот зимой они тянутся бесконечно. Квартира Шоши была единственным местом, куда я мог пойти в поздний час, но, чтобы добраться до нее, надо было пройти темным коридором. Путь занимал не больше минуты, но каким ужасом была наполнена каждая секунда! К счастью, Шоша, заслышав издали мои торопливые шаги и прерывистое дыхание, спешила распахнуть дверь. Стоило мне увидеть ее, и страх отступал. Шоша, хоть и была старше меня на год, казалась маленькой девочкой: светленькая — русые косички и голубые глаза. Нас тянуло друг к дружке, мы оба любили рассказывать всякие истории, и нам нравилось играть вместе.

Едва я переступал порог Шошиной комнаты, она принималась раскладывать свои «вещицы». Игрушки ее состояли из предметов, выброшенных взрослыми: пуговицы от старых пальто, ручка от чайника, деревянная катушка без ниток, фольга из чайной коробки и прочие подобные «сокровища». Частенько цветными карандашами я рисовал девочкам людей и животных. Шоша и ее сестренка Иппа приходили в восторг от моих художеств.