Михаил Горбовцев - Мишкино детство

С колядой итти не пришлось. Но Мишка представляет, что будто все же он ходит по деревне. Через плечо у него большая сумка. А в сумке смесь разного зерна: гречихи, проса, вики, овса. Он по-мужичьи берет горсть воображаемого зерна, ходит по хате деда Акима и приговаривает: «Ходителя, на Василия, носим пугу гречаную, а другую — просяную. Уроди, боже, жито-пшеницу, всяку пашницу. В поле — зерно, в доме — добро, в поле — колосится, в доме — пирожится…»

Бескровное лицо Мишки подернула улыбка. «Как это пирожится? — удивляется он. — Должно быть, целая хата пирогов…»

И Мишке представляется набитая пирогами хата. Пироги сложены в штабель. Все они маленькие и остроносые. Глаза — как изюминки. И все, как две капли воды, похожи один на другой…

В сознание Мишки на миг ворвался было стук двери и сразу же потонул в волшебной дреме. Пироги слились в один большой пирог. У пирога вздутый живот, похожие на чернослив глаза, жирные щеки и тоненькие, словно кочерыжки, ноги. Лицо насупленное, во рту палец. «Да это же Петька!» узнает Мишка. И вдруг слышит, как в руке у него зашевелился золоченый орех и голосом, похожим на голос матери, просит: «Пусти… Пусти…»

Мишка разжимает руку, и — вот чудо! — у ореха появились ноги, руки. Орех улыбнулся золотой улыбкой, подморгнул, покрутил кулачками, похожими на жолуди, и начал надсаживать Петьку под самые «микитки». Петька схватился за живот, заплакал и убежал.

— Вот молодец! — кричит Мишка золоченому ореху.

Орех поклонился, опять хитро подмигнул, проворно закружился и исчез…

Мишка тревожно просыпается и начинает шарить под одеялом.

— Тебе пить? — спрашивает мать.

— Орех пропал… — плача, протянул Мишка.

Мать суетливо порылась в постели, заглянула под кровать и недоуменно пожала плечами:

— Где же он?.. Не мышь ли под печь утащила?.. — И равнодушно добавила: — Ну ничего, я тебе другой куплю.

— Я этот хочу! — простонал Мишка.

— Завтра найдем и этот, — успокоила мать. — Вишь, темно. А у нас нынче тепло будет. Я от Ксенофонтовых принесла целую связку соломы…

Мать пододвинула к огню солому и продолжала:

— А раз на Новый год тепло, весь год будет тепло. Старики так говорят: «Если на Новый год в семье лад, весь год будет лад»… Хочешь, я тебе сказку расскажу?

— Про Новый год знаешь? — сквозь слезы спрашивает Мишка.

— Знаю.

— Почему он новый и почему бывает золоченый орех?

— И про золоченый орех…

Мать опять пододвинула солому, вздохнула и начала:

— Плохо, значит, жилось бедным людям на свете: топить нечем, есть нечего. Вот они думали-думали, как им быть, и надумали: послать трех стариков к царю Берендею рассказать ему о тяжелом мужицком житье-бытье. Взяли старики по посоху, положили по куску хлеба за пазуху и пошли путем-дорогой. День идут, другой идут, неделю идут и вот видят: стоит серебряный лес, а в том серебряном лесу перламутровый дворец огнями сверкает. А вокруг дворца — густой орешник. И висят на том орешнике золотые волшебные орехи. Вот сейчас они блестят, а потом померкнут…

Под мерный, убаюкивающий голос матери Мишка засыпает и видит: все кругом малиновое — и небо малиновое, и снег в широком поле малиновый, и путь-дорога малиновая, и три малиновых старика идут тем путем-дорогою…

На другой день нового года, мать целое утро искала золоченый орех. Где только можно было искала: и в постели, и под кроватью, и даже в сенцах, а сыскать не могла.

Мишка уже решил было, что орех действительно утащила мышь в нору, но пришел Митька и рассказал, как вчера вечером хвастался Петька: «Эх и хорош же Мишкин золоченый орех! Зерно большое-большое и сладкое. А крепкий, чорт, как чугунный: насилу молотком разбил. Отдала мне его Мишкина мать, а тятька за это велел дать ей связку соломы».

Мишкино сердце закипело злостью. «А еще лазила под печкой, искала!» думал он о матери.

— Так где мой орех? — спросил он у нее. — Мышь утащила?

— Теперь отец поступил сторожем в Монашеский лес, — вместо ответа на вопрос сказала мать. — Теперь у нас будет и хлеб и каша. Там, смотришь, коровенку хоть плохонькую купим. Теперь наши злые дни кончились. А по ореху не горюй, я тебе два куплю: один съешь, а другой посадишь. Вырастет большое дерево. Свои орехи у нас будут.

И от этих материнских слов кипевшая злость в Мишке будто растаяла. Ему не жаль ореха. Теперь у них своя корова будет. Мать ему купит два ореха. Но он ни одного из них есть не станет, а оба посадит.

Весна. Кобыльи бугры ощетинились зеленью. На ракитах, что обступили полукругом Никанорычеву кузницу, появились желтые сережки и остренькие потные листочки. Сережки кажутся Мишке похожими на только что вылупившихся гусят.

Под ракитами — редкая, будто кружевная, теневая ткань. Ткань то спокойно лежит, то движется.

Мишка, Митька, Петька и Сашка гоняют «голубей» — куриные перья. Ветер порывисто подхватывает брошенное перо и, поиграв им, утихает. Перо, медленно колыхаясь, опускается на землю. Иногда ветер мчит его прямо на Вареновку.

Поодаль от ребят сидит младшая Сашкина сестренка — Олятка. У нее большой живот и кривые ноги. Ходит она, как утка, переваливаясь с боку на бок. Ребята прозвали ее «Олятка — пузо в два порядка». Она всегда неотлучно следовала за Сашкой. Ни Сашкины сердитые окрики, ни даже побои не могли ее остановить. Если случалось, что кто-либо Сашку изобьет, она плакала больше Сашки. Когда Сашка дрался с боковскими ребятами, то в драку ввязывалась и Олятка. Правда, она бежала далеко позади ребят, но тоже бросала камни, хотя они летели от нее не дальше как на пять шагов и никому никакого вреда не причиняли. В чужие сады она не лазила, а стояла где-нибудь в сторонке и поджидала ребят.

Бабы уже приметили: если Олятка возле сада, значит Сашка в саду. Из-за нее ребят не раз заставали и на бахчах и в садах. Тогда ребята, прежде чем итти на промысел, стали прятать Олятку со строгим наказом, чтобы она не только голову не поднимала, но и не дышала.

Играть ее ребята не принимают. Охватив колени ручонками, она жует травинку и следит за полетом перьев.

— Во-во! — обрадованно кричит Петька. — Мой рябый полетел прямо к Моргунам.

Сашка делает рукой навес над слезящимися больными глазами и следит за полетом Петькина «рябого».

Митька не может допустить, чтобы у Петьки, который на два года моложе его, получалось что-либо лучше.

— У меня был белоголовый, — равнодушно говорит он, — так на Боковку улетел, и то я ничего не говорю…