Михаил Касаткин - Первозимок

Роль прокурора, как если бы это само собой разумелось, взял на себя Женька.

Речь его была яростной, справедливой, с частными добавлениями по адресу Штампфа: «хад... хадюка... хадина...» Не забыл Женька-прокурор и о раненых красноармейцах, собственноручно расстрелянных Людоедом, и о старой бабке... и, уж конечно, о добром Михеиче, который до последних лет работал кузнецом, и не было избы в селе, для которой бы он что-нибудь не сделал... Можно сказать, Михеич своими руками все село строил...

В заключение Женька-прокурор потребовал для Людоеда-Штампфа смертной казни «через повешение»...

А когда он сел, Евсейка в наступившем молчании неожиданно тихо спросил:

- А кто... выполнять будет... казнь?..

Все трое на какое-то мгновение замерли. И только тут осознали всю справедливость высказывания Вальки: «то - они, а то - мы...».

- Судим втроем - и выполнять будем втроем! - наконец решил командир Женька.

Это был какой-никакой, но выход.

- Теперь защищай, - сказал Евсейке Судья.

- Я?! - Евсейка даже привстал. - Я его ни за что защищать не буду.

Твердость, с какой он высказал свое решение, не оставляла сомнений, что пытаться переубедить его бесполезно.

Это была новая загвоздка в деле.

Наконец и трудную роль адвоката после некоторого колебания взял на себя Женька.

Выступление его на этот раз было коротким. Ничего человеческого в Штампфе Женька не нашел. Но в качестве адвоката попросил судью заменить казнь через повешение расстрелом...

Не зря все-таки Женьку Багра выбрали командиром: голова у него была что надо.

Так и записали в окончательном приговоре: «расстрел».

Только где взять оружие? А после этого где подстеречь Штампфа? Один он по селу никогда не ходил. А у дома Мордана (которого, кстати, давно не было видно), где со дня появления в селе обитал Штампф, круглые сутки дежурили немецкие автоматчики.

Распределили обязанности. Евсейке как разведчику поручалось, отставив до поры поиск партизан, не сводить глаз с дома Тюльневых - следить за Штампфом: когда приходит, когда уходит, где бывает, под какой охраной... То есть изучить каждый шаг Штампфа, чтобы определить, когда его можно захватить врасплох, одного.

Женька и Валька должны были тем временем решить, где и как они смогут в нужный момент, без лишнего риска, взять оружие...

И тут Евсейка услышал, или только почудилось ему, шорох за кирпичной кладкой... Он сразу весь насторожился, предостерегающе поднял руку.

Женька и Валька тоже, как по команде, замерли, глядя на приятеля.

Переждав минуту-другую, Евсейка ужом скользнул к остаткам бывшей кирпичной кладки. Приподнялся от земли и осторожно выглянул через неровный, в проломах барьер. Никого не было. Но Евсейке опять почудилось, будто тень мелькнула в прилежащих к стене кустах...

Долго, до боли в глазах всматривался в зеленую чащу. Потом вернулся к друзьям.

- Что?.. - тревожно спросил Женька.

- Показалось... - ответил Евсейка.

Но самого почему-то еще долго потом не оставляла затаенная тревога.

Женька и Валька никак не могли решить, у кого из полицаев, и главное - чтобы вовремя, не поднимая тревоги раньше времени, можно украсть винтовку.

В том, что оружие легче взять у полицаев, чем у немцев, они не сомневались. Хотя легкость эта была, конечно, очень относительной:

Не лучше обстояло дело и с разведданными.

Евсейка видел: ровно в семь часов утра Штампф выходил на крыльцо в черном, наглухо застегнутом кителе, в ярко начищенных сапогах, в фуражке с высокой тульей, с черными перчатками в левой руке и пистолетом на ремне, кобура которого была всегда слегка сдвинута на живот.

Подтянутый, стройный, он небрежно, не глядя на часового, вскидывал руку к фуражке, отвечая на его приветствие, а затем минуту-две, чему-то едва заметно улыбаясь тонкими, сомкнутыми губами и слегка покачиваясь с пятки на носок, вглядывался в окружающий горизонт: то ли любовался природой, то ли думал, кого бы еще убить...

Затем Штампф неторопливо натягивал перчатки, спускался с крыльца на землю и следовал в комендатуру, которая разместилась в помещении бывшего сельсовета и находилась всего в каких-нибудь стапятидесяти метрах от дома Тюльневых.

Молчаливый часовой, оглядываясь по сторонам, следовал за ним как тень...

Потом весь день до обеда в комендатуру и из нее сновали немцы, полицаи, староста, которого никто в селе не знал, но отец которого, говорили, еще до революции владел здесь мельницей, скотобойней (от которой теперь и следа не осталось), землями и даже лесом...

Все они являлись к Людоеду, очевидно, с докладами или получить новое задание.

Время от времени к комендатуре подкатывали мотоциклисты, иногда - легковые автомобили. В таких случаях Штампф встречать приехавших выбегал аж на улицу... Дело ясное: начальство...

Потом Штампф прежним порядком, в сопровождении автоматчика, следовал на обед к Тюльневым. Через час - опять в комендатуру...

За все это время он лишь дважды неторопливо, как хозяин, проходил по селу. И, кажется, был очень доволен, что село при этом будто вымирало: жители от мала до велика прятались по домам.

Из всех наблюдений Евсейки за это время наиболее существенным была замеченная привычка Штампфа с утра прогуливаться к реке, - видно, решил Евсейка, когда нет срочной работы в комендатуре.

Здесь, на берегу, расположилась - метров семьдесят в длину и метров сорок-пятьдесят в поперечнике - рощица. В основном: осина, тальник, можжевельник...

Солдат-охранник при этом задерживался на некотором расстоянии от леска - так, что ему видны были все подходы к нему. Наверное, таковым было требование Штампфа.

А сам Людоед проходил через рощицу дальше, по обрывистому в этой части реки берегу. Один. И оставался там десять, пятнадцать минут. А иногда и дольше.

Чем он там занимался - подсмотреть из-за часового не было никакой возможности.

За те дни, что Евсейка вел наблюдения, поход Штампфа к реке повторился трижды. Причем без какой-нибудь системы: в первом случае Штампф делал прогулку к реке сразу два утра подряд... А до следующего раза прошло целых четверо суток.

Наконец Евсейка принял решение.

Друзья, выслушав его, одобрили новый план и, снабдив Евоейку, какими смогли, продуктами (хлебом, кусочком сала, картошкой), стали ждать результатов его затеи.

А Евсейка пробрался в рощицу ночью, кружным путем, чтобы не попасть в поле зрения часового.

Людоед входил в лесок каждый раз одним и тем же маршрутом - по прямой, и Евсейка без труда определил место, где тот выходит к реке.

Здесь, у крутого берега, лесок, будто не решаясь приблизиться вплотную к обрыву, уступал место небольшой уютной поляне, поросшей жиденьким пыреем, лопухами, одуванчиками, овсюгом.