Константин Курбатов - Тимкины крылья

По-настоящему я пришел в себя только под холодным душем. Но, как только я залез под душ, так ко мне сразу скопилась очередь. Плескаться в кабине почему-то разрешается только взрослым. Нашему брату можно плескаться лишь в шайке.

Взрослые стояли полукругом и ждали. Один ждал намыленный. Мыло лезло ему в глаза. Он нарочно не смыл с головы мыло, чтобы давить на мою психику. Другой, с волосатой грудью и щеткой на длинной ручке, смотрел на меня так, словно я задолжал ему один рубль и двадцать копеек. Сквозь густые черные волосы кожа на груди у него не просматривалась. Щетку волосатый держал на плече, как знамя.

Этот, который со щеткой, все же выжал меня из кабинки. Волосы на груди росли у него в десять раз гуще, чем у Тараса Коваленко на голове. Зимой дядя со щеткой свободно мог обходиться без свитера.

— Вам не дует? — вежливо спросил я, когда он меня выжал.

— Ай? — закричал он, морщась.

Вода хлестала ему по ушам. Он все равно ничего не слышал из-за ее шума.

— Помылся — закрой душ! — крикнул я, показывая на табличку над кранами.

Он обозвал меня кретином и замахнулся щеткой на ручке.

— Ну, ну! — отскочил я. — Поосторожней!

Вот ведь народ! Не дал мне помыться и еще замахивается!

Люди в очереди молчали. Они, наверно, думали, что мы родственники и просто шутим. Они, наверно, думали, что он меня по-родственному из кабинки выжал.

Я взял свою шайку и отправился искать свободную лавку. Все лавки были заняты. Мне досталась лавка с трещиной. Кто-то умудрился раскокать толстенную мраморную плиту. Кусок плиты ползал туда и обратно. Трещина подо мной то увеличивалась, то уменьшалась. Дяде Жоре я уступил нетреснутый конец, а сам чувствовал себя, как полярник на льдине. Только полярники боятся утонуть, а я боялся, как бы меня не ущипнуло.

— Дядь Жор, — сказал я, — а мне зуб выдрали.

Про то, что зуб был молочный, я умолчал. Я никому не говорил, что мне выдрали молочный. Не хватало еще в моем возрасте иметь молочные зубы!

— Где? — спросил дядя Жора, будто зубы могут расти не только во рту.

Я распахнул рот и прогудел:

— А-а…

— Силен, — качнул головой дядя Жора.

— И даже не пикнул, — расхвастался я.

— Скажи ты!

— И почти совсем не страшно было.

— Почти?

— Ага.

— А мне у зубного всегда страшно, — признался он, намыливая грудь и руки. — Как в кресло к зубному врачу сяду, так мне гестапо мерещится.

— А вы правда подполковника Серкиза боитесь? — спросил я.

— Еще как, — сказал дядя Жора.

— И страшнее его для вас ничего на свете нет?

— Зачем нет? Страшнее кошки много зверей на свете.

— Почему кошки?

— Ну, это говорят так.

— А чего вы больше Серкиза боитесь?

— Фу ты! — сказал дядя Жора. — Мало ли, чего я боюсь. Я списка не составлял. Накось, тирани спину.

Он вытянулся на лавке. Мыльная иена затекла в щель на мраморной доске. Я тер дяди Жорину спину, словно строгал ее рубанком. У меня даже пот с носа закапал.

— Угу, угу, — приговаривал дядя Жора. — Смой теперь.

Я смыл пену, и мы поменялись местами. Одной рукой дядя Жора держал меня за плечо, чтобы я не выскользнул на асфальтовый пол, а другой надраивал спину.

— Хватит! — орал я. — Довольно! И смывать не надо! Я сам!

Он, наверно, протер мне спину до позвоночника. Спина пылала, как кухонная плита. Пришлось отливать ее из шайки холодной водой.

Дядя Жора все мылся и мылся. Я еле дождался, когда он намоется.

В прохладном предбаннике старикан с козлиной бородкой пил из бутылки пиво и обсуждал с волосатым дядей политику президента Джонсона. Волосатый уже вытерся, и грудь у него совсем закучерявилась, будто на ней сделали химическую завивку.

Если бы, когда я вывалился из парилки, дядя Жора был рядом, волосатый бы небось не выжал меня из кабинки. И щеткой бы на ручке не стал замахиваться.

— Взрослый, — сказал я кучерявому, — а безобразничаете! Будто вам одному хочется помыться!

— Ай? — встрепенулся он и с опаской поглядел на дядю Жору.

— А еще в жилетке, — сказал я.

Про жилетку я, конечно, зря сказал. Но ведь обидно. Там — так замахивался, а здесь — увидел дяди Жорины мускулы, сразу перепугался:

— Видали мы таких! — добавил я.

И в тот же момент тяжелая дяди Жорина ладонь больно залепила мне пониже спины.

Я даже присел от неожиданности. Щелчок раздался на весь предбанник.

— Ваш? — возмущенно спросил кучерявый.

— Наш, — буркнул дядя Жора.

— Безобразие! — сказал кучерявый старикану с бородкой. — Не умеют детей воспитывать, так не заводили бы.

— Знамо, безобразие! — откликнулся старикан. — Но ты не боись, мериканцев все одно во Вьетнаме побьют. А пиво, разъязви меня в печенку, несвежее. Взгляни, сынок, которо здесь число пропечатано. Взгляни, родимый.

Он обращался к дяде Жоре.

Дядя Жора взял бутылку и обследовал подмокшую этикетку.

— Вроде вчерашнее пиво, — сказал дядя Жора.

— Вчерашнее, а в нос не шибает, — заметил старикан. — И на полке я тебя пересидел. Хоша ты и молодой, а я тебя пересидел.

У меня пониже спины горело так, словно туда горчичник приклеили.

— Где — так ты несмелый, — сказал дядя Жора, когда мы добрались до своего места и я прикрыл «горчичник» полотенцем, — а где — так ишь разошелся. Под своего друга Эдьку работаешь?

— Чего под Эдьку? — буркнул я. — При чем тут Эдька?

— А он у вас смелый шибко, — сказал дядя Жора. — Кому хочешь нахамить может. Ты что, на самом деле думаешь, что хамство с храбростью рядышком лежат?

Одевались мы молча. Я сурово сопел носом. На улице дядя Жора стал в очередь у пивного ларька и взял себе большую кружку пива. Мне он взял хлебного кваса.

Распаренные дяди сдували с пивных кружек пену и грызли вяленую тараньку.

Я выпил квасу, и у меня сразу поднялось настроение. Я даже удивился, что от кваса может так подниматься настроение.

— Еще по одной? — спросил дядя Жора.

Мы рванули еще по одной, и я начисто позабыл про нахала в шерстяной жилетке и про обидный горчичник.

По болоту от Калининского поселка до спуска к дебаркадеру лежали деревянные мостки. Под мостками хлюпала вода. Между рыжими кочками и кустиками брусники торчали почерневшие, покрытые синевато-серебрякым мхом пеньки. Чем корявее был пенек, тем больше он интересовал дядю Жору. Вернее, не сам пенек, а его корни.

Мы прыгали с кочки на кочку и высматривали самые замысловатые корни.

— А этот? — кричал я. — Смотрите, как верблюд все равно! Вот горб и вот.

— Берем, — соглашался Дядя Жора.

И я клал склизкий корень на грязное белье в мамину хозяйственную сумку.

Я нашел еще бабу-ягу, пожарного в каске и кота с задранным хвостом.

— Какой же это кот? — сказал дядя Жора, рассматривая корень. — Это натуральная рыба-пила.

И я сразу увидел рыбу-пилу — и хвост, и плавники, и зубы на носу.