Кристина Сещицкая - Мой волшебный фонарь

— Откуда у него отмычка?! — крикнула я.

Агата, не отрываясь от своего шарфа, спокойно сказала:

— Сделал на занятиях по труду.

— И учитель ему позволил?

— Учитель тогда болел. Нам разрешили делать что кому вздумается. Ясек выбрал отмычку.

— Твой родной брат таскает в кармане отмычку, а тебе хоть бы что! Ты считаешь это в порядке вещей?

— А что в этом плохого? Отмычка сплошь да рядом бывает нужна. Ты не представляешь, сколько раз мы с ее помощью попадали домой, — сообщила Агата, не переставая работать спицами. — Мы с Ясеком вечно забываем ключи.

— Отмычку изобрели воры. В один прекрасный день кто-нибудь ее увидит и с полным основанием назовет Ясека воришкой!

— Воры, говоришь? — удивилась Агата. — В таком случае я начинаю испытывать к этой братии уважение. Вор, который изобрел отмычку, заслуживает избрания в почетные члены общества рационализаторов!

— Хватит молоть чепуху! — рявкнула я в отчаянии от легкомыслия своей сестры. — Мало того, что этот болван связался с какой-то шайкой, он еще обзавелся отмычкой.

— Ах, ты вой о чем… — наконец спустилась на землю Агата. — Ой! — испуганно воскликнула она. — Знаешь, это и в самом деле ужасно!..

И тут мы услышали, как открывается входная дверь, и сразу же вслед за тем что-то с грохотом упало на пол. Это в дом вошел Ясек. Агата отложила вязанье и сунула руку в карман.

— Ключи у меня… — беззвучно произнесла она. — Этот подонок открыл замок отмычкой!

— Ясек! — позвала я.

— С Круликом полный порядок, — сообщил он прямо с порога. — Еще на стакан газировки хватило.

Я молчала, не зная, с чего начать. То ли с Груши и Робин Гуда, то ли с отмычки. Гнев и возмущение не позволяли мне сосредоточиться.

— Ясенька, — сказала я ангельским голосом, — сядь, пожалуйста, возле меня.

Ясек сел. Я постаралась изобразить на своем лице безмятежную улыбку — так, наверно, улыбаются своим пациентам врачи-психиатры.

— Не можешь ли ты мне сказать, что такое Груша?

— Фрукт, — ответил мой брат с выражением безграничного удивления на физиономии. — А почему ты спрашиваешь?

— Не что такое, а кто такой? — уточнила я. — Тебе звонила какая-то Груша.

— А-а-а! — радостно воскликнул Ясек. — Груша! Мацек Груша!

— Не знаю, может быть, и Мацек. Он сказал, чтобы ты не беспокоился, портки для Робин Гуда будут.

— А я не беспокоюсь. И не думал даже! Я знал, что он их раздобудет. Мацек что угодно из-под земли достанет.

— Не можешь ли ты мне сказать, Ясенька… — начала было я, но Ясек внезапно меня перебил:

— Чего это ты со мной, как с покойником? Вроде только у одра родственники начинают так сюсюкать. И вообще, хорошо покойничкам! Пока не помрешь, никто ведь тебя по-настоящему не оценит.

— Что ты плетешь? — возмутилась я.

— Он прав, — вставила свое слово Агата. — Про покойника всегда говорят одно хорошее, даже если раньше ругали на чем свет стоит. В особенности «безутешно скорбят» те, кто при жизни готовы были на беднягу всех собак вешать. А ты слыхала, чтобы кто-нибудь вешал собак на покойников? Я, например, не слыхала.

— Собак на покойников! Ха-ха! — загрохотал Ясек.

Я еле удерживалась, чтобы не разреветься.

— Замолчите! Агата, ты же знаешь, что я хочу серьезно поговорить с Ясеком.

— Тогда не называй его Ясенька! Он этого не выносит, и я его понимаю.

— Хорошо. Зачем тебе понадобилась отмычка? — напрямую спросила я. — И что это за шайка, в которой состоите вы с Грушей и Робин Гуд?

Ясек посмотрел на меня с сожалением.

— Робин Гуд… шайка… Сестрица, я тебя не узнаю!

— Отвечай, когда спрашивают! Кто такой Робин Гуд?

— Ты что, не знаешь? А еще собираешься на филологический! Представь, что тебе на экзамене достанется вопрос: «Английские народные баллады пятнадцатого века», а ты ни в зуб ногой? Погонят ведь в три шеи. И, что хуже всего, будут правы.

— Что это за шайка? — повторила я, пропустив мимо ушей язвительные замечания брата.

— Да так, ничего особенного. Несколько ребят из педагогической пустыни.

— Из педагогической пустыни? — удивилась я. — Не понимаю.

— Могу просветить, — с готовностью предложил Ясек. — Представь себе, что здесь школа, — он ткнул носком башмака в один конец лежащего на полу коврика, — а здесь дом, — указал он пальцем на другой его конец. — Все, что между ними, это и есть педагогическая пустыня! Другими словами: участок, не охваченный влиянием ни школы, ни дома, — с важным видом закончил он свое объяснение.

— Совсем сдурел, — заметила Агата, и спицы ее замерли в воздухе.

Мы обе разинув рты уставились на Ясека. Я закрыла рот раньше, чем Агата, но не могла выдавить из себя ни слова. А так как сколько-нибудь долгое молчание моей сестре не свойственно, она заговорила первая:

— А откуда тебе это известно?

— Известно… — ответил Ясек.

— Не сам же ты придумал!

— Конечно, нет! Я, даже если бы неделю думал, ни за что б не додумался, что эта штука, — он ткнул пальцем в середину коврика, — может называться педагогической пустыней.

— Тогда скажи, откуда ты узнал, — не отставала Агата.

— Все вам изволь доложить! — вскипел Ясек. — Заладила: откуда да откуда? Клаудиа сказала! Устраивает это вас?

— А Клаудиа откуда знает? — спросила я, как только ко мне снова вернулся дар речи.

— Наверно, от матери. Ее мать преподает у нас обществоведение.

— Да, Агата мне говорила, — сказала я.

— Она как раз занимается педагогическими пустынями, — продолжал Ясек. — Из нашего спортклуба она выбрала несколько человек и поручила организовать дворовые группы. Мне достались ребята из шестого подъезда… — добавил он смущенно.

— А почему же ты никогда об этом не рассказывал? — с досадой спросила я.

— Разве вам это интересно? Вас заботит одно: как бы я не проглотил косточку от чернослива, а то живот может заболеть, да чтоб полотенце вешал на крючок, а не швырял на стиральную машину. Агату еще волнует, чтобы я в школе поменьше валял дурака, а то ей, видите ли, за меня стыдно.

— Если б ты хоть словечком обмолвился насчет этих ребят, мы бы все заинтересовались, будь уверен, — сказала я. — А как нас может интересовать то, о чем мы ничего не знаем?

— Ив школе ты не говорил, — поддержала меня Агата. — Никогда, ни звука.

— Три ха-ха! — воскликнул Ясек. — Скажешь тоже — в школе! Чтоб потом меня, как высокосознательного, заставили стенгазету оформлять, да? Я эту публику знаю, им только б найти дурачка, который будет тянуть весь воз! А я козлом отпущения быть не собираюсь!

— Но дома… Дома ты же мог сказать, — не сдавалась я.

— Чтобы меня похвалили? Терпеть этого не могу! Сразу отбивают всякую охоту что-либо делать. Потому что у нас дома ужасные порядки. Во-первых, обо всем докладывается родным и знакомым. А им только скажи! По Агате видно, чем это может кончиться. Я бы от стыда сгорел, если б меня начали так превозносить. Лучше помереть!