Кристина Сещицкая - Мой волшебный фонарь

— Ладно, — ответила Агата. — Я подумаю над тем, что ты сказала. И может быть, еще с тобой соглашусь.

Спицы у нее в руках так и мелькали; казалось, Агата полностью поглощена вязаньем, но, должно быть, мысль ее в это время лихорадочно работала, потому что вдруг я услышала:

— Да, конечно. Ты права.

Я с облегчением вздохнула.

— Но это не все… — осторожно начала я. — В письме к Ане я обнаружила еще кое-что интересное, совсем в другом роде…

— Ну да? — удивилась Агата. — Тебе показалось. Я писала только об Анджее.

— Тем не менее я нашла там несколько слов насчет Ясека.

— Про Ясека в письме ничего не было! — замотала головой Агата.

— Нет, было!

— Покажи!

Я снова вытащила из конверта письмо и отыскала в нем место, над которым сама долго думала. И показала его Агате.

«…но она вдруг заверещала не своим голосом. А Анджей продолжал драться с Раеком, не обращая внимания на вопли сестры».

— Ах, ты об этом… — протянула Агата.

— Вот именно. И еще я хочу напомнить тебе твои собственные слова: ты сказала, что не смогла бы влюбиться в мальчика, который из-за тебя стал плохо относиться к своей сестре.

— Она была в надежных руках, — еле слышно прошептала Агата.

— «В надежных руках»! Скажи еще, в хорошей компании: трехнедельная крошка и два сцепившихся оболтуса! — воскликнула я. — И ты прекрасно понимаешь, как это было опасно. Только прикидываешься, будто тебе такое и в голову не пришло! Советую еще раз прочесть конец письма к Ане. Возьми и погляди, что ты своей рукой написала!

— А чего я такого написала? Что мама гонит меня спать!

— Держи! — подсунула я ей письмо. — Прочти, не бойся!

Агата отвернулась.

— Я припоминаю… — вздохнула она. — Там было насчет того, что, когда мама Анджея вернется домой, она даже не догадается… и… и так далее.

— Вот именно!

— Ой, ты снова кричишь!

— Кричу, — согласилась я и замолчала.

Спицы сверкали на солнце.

— Значит, тебе не нравится Анджей? — внезапно спросила Агата.

— Он мне очень нравится! — искренне возразила я. — Очень. Мне только совсем не понравилось твое письмо к Ане.

— Могу его порвать, — тотчас же великодушно предложила Агата.

— А может, отдашь лучше мне? — попросила я.

— Бери. Только не показывай Ясеку. Нечего ему знать, что я влюбилась в Глендзена.

Отложив в сторону вязанье, Агата посмотрела на меня сияющими глазами.

— Ох! — воскликнула она. — Это потрясающее чувство, Яна! Знаешь, как мне стало грустно, когда я подумала: а вдруг тебе не нравится Анджей! Мне бы хотелось, чтобы его вместе со мной любили все на свете!

— Думаю, что так оно и будет! Как говорится: человечество любит людей, которые любят человечество…

— За стиль ты бы у пани Рудзик получила кол, — вздохнула Агата. — Но мысль интересная. Я даже в связи с этим вспомнила одну историю. Из которой, пожалуй, ты могла бы состряпать небольшой рассказик. Попробуешь?

— Хорошо. Если ты начнешь!

— Пожалуйста.

Агата поудобнее устроилась в кресле, вооружилась спицами и стала разматывать ниточку рассказа под названием:

В нашем классе ни одно событие не обходится без Генека Крулика. Иногда его заменяет Франек Зебжидовский или Иська, но это случается очень редко. Дома у нас во всем всегда виноваты я или Ясек. Даже если папа забудет на работе ручку, он первым делом отчитает Ясека.

— Дорогой мой, — говорит он в таких случаях, — купи себе новый стержень, если старый кончился, а мою ручку верни и никогда больше не бери без спросу!

Ему и в голову не приходит, что Ясек здесь ни при чем. Если же у мамы, не дай бог, кончится крем для лица, она сразу накидывается на меня, будто я извела целую баночку, и возмущается, как это я ее не предупредила, что крема осталось на самом донышке. А я до маминого крема не дотрагиваюсь, он для меня слишком жирный — я в этом убедилась еще два года назад, баночка же, между нами говоря, опустела в результате стараний пани Капустинской сохранить в первозданном виде свою белую сумочку, — она ее регулярно смазывает маминым кремом.

Так всегда бывает: стоит человеку пару раз накуролесить, как потом, будь он ни при чем, в первую очередь все шишки посыплются на его голову. Мы с Малгосей обсуждали этот вопрос и решили, что виновато общественное мнение. И вообще каких только недоразумений из-за этого общественного мнения не случается! Скажем, примерные ученики могут себе позволить бездельничать целыми неделями, и общественное мнение поначалу ничего даже не заметит. И наоборот: если болтун и лодырь в один прекрасный день изменится к лучшему, в памяти общественного мнения он все равно останется лодырем и болтуном, пока какая-нибудь неожиданная встряска не заставит посмотреть на него другими глазами.

А какая ерунда сплошь да рядом получается с анкетами, которые нам иногда приходится заполнять в школе, чтобы потом из них вывели некоего «среднего ученика»! Не завидую я тому «среднему», который получится из нашего класса — бедняга будет малость тронутый. В анкете, например, есть такой вопрос: помогаем ли мы родителям и в чем заключаются наши домашние обязанности. Мы с Ясеком в ответ на этот вопрос, не жалея красок, описываем приколотый к кухонной двери листок, на котором папа раз и навсегда запечатлел, по каким дням Ясек чистит картошку, а по каким я. В этот же список попали всякие уборки, мытье посуды и прочие гнусные занятия. Мы никого не обманываем, такая записка в самом деле красуется на кухне, накрепко приколотая к двери большими кнопками. Но, если честно признаться, я частенько придумываю разные способы, чтобы уклониться от обязанностей, которые за мной закреплены. А Ясек даже этим себя не утруждает — он просто ничего не делает, потому что занят тренировками, Клаудией и педагогической пустыней.

А вот Анджей Глендзен пишет, что у него нет обязанностей по дому. И это чистая правда. Пани Глендзен никаких записок у него перед носом не вывешивает и никогда ни о чем его не просит, потому что и так известно: Анджей сделает, что нужно, и даже еще больше, причем без всякого принуждения.

Вот почему я часто задумываюсь: что же люди из себя представляют на самом деле? Способен ли человек до конца понять другого? Иногда мне кажется, что это совершенно невозможно. Каждый из нас почти всегда что-то старается скрыть — либо достоинства, либо недостатки, или то, что он сделал, или то, чего не сделал. И я не лучше других! Я даже иногда сама за себя боюсь, потому что мне все-таки хочется, чтобы человечеству была от меня хоть какая-нибудь польза!

Признаться, я однажды спросила об этом нашу учительницу по обществоведению. Правда, я до сих пор не могу ей простить истории с песком и того, что она заставила нас учить наизусть структуру государственного устройства, но не стану отрицать, что в некоторых вещах она разбирается неплохо и кое-что может толково объяснить.