Кристина Сещицкая - Мой волшебный фонарь

— Пани Капустинской мама платит пятьдесят злотых, — защищается Ясек, — а я беру всего пятерку. Выходит, мама на этом деле зарабатывает сорок пять злотых. Не понимаю, чем вы недовольны? Нужно радоваться, что столько денег остается в доме.

— Мог бы то же самое делать за спасибо, а не за деньги! — негодует Агата. — Это должно быть твоей обязанностью! Постыдился бы!

— «Постыдился бы, постыдился бы»! — передразнивает ее Ясек. — Чего мне стыдиться, когда я отваливаю маме сорок пять злотых и таким образом вношу свою долю в семейный бюджет? Интересно, — переходит он в наступление, — а ты когда-нибудь хоть грош внесла?

— Я маме помогаю задаром!

— Ха-ха! За твою помощь приходится приплачивать! Ты забыла, сколько мама заплатила пани Капустинской, чтобы она отмыла пол, после того, как ты умудрилась в тридцать квадратных метров паркета вогнать четыре тюбика пасты? И у тебя еще хватает наглости попрекать меня какой-то несчастной пятеркой!

Поэтому мне кажется весьма вероятным, что Ясек не преминет воспользоваться таким прекрасным средством передачи информации, как телевидение, чтобы показать Генеку Крулику язык.

Мои опасения оказались не лишенными оснований. После обеда Агата в одной из тетрадей Ясека, откуда она что-то переписывала, обнаружила записку, с которой немедленно примчалась ко мне.

— Докатился! — воскликнула она. — На, почитай! И скажи, найдется теперь какая-нибудь сила, способная его удержать?

Я прочла.

Мы, нижеподписавшиеся, заключаем договор следующего содержания:

1. Если гр. Ян Мацеевский во время своего выступления по телевидению покажет гр. Генрику Крулику язык, гр. Генрик Крулик обязуется уплатить вышеуказанному 20 зл. (двадцать злотых) наличными.

2. Если гр. Ян Мацеевский не решится показать вышеупомянутый язык гр. Генрику Крулику, он должен будет в течение трех дней выплатить последнему сумму в 20 зл. (двадцать злотых).

3. Если из-за помех во время телевизионной передачи гр. Ян Мацеевский по техническим причинам не сумеет выполнить условия настоящего договора, договор будет расторгнут.

— Позови Ясека! — сказала я.

— Надеешься его уговорить? — с сомнением покачала головой Агата. — Боюсь, ничего у тебя не выйдет!

— Позови Ясека! — повторила я. — Лучше я отрежу ему кончик языка, чем позволю высовывать его перед телезрителями!

Ясек вошел ко мне в комнату, лучезарно улыбаясь.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Сейчас узнаешь. Садись.

Он сел. Я извлекла из-под подушки вещественное доказательство.

— Если ты выкинешь что-нибудь в таком духе, Ясек, я тебе никогда в жизни этого не прощу! Умоляю, скажи, что это шутка!

Ясек ухмыльнулся.

— Никакая не шутка! Ты что, думаешь, я ему язык показать не смогу? Почему? Мне это раз плюнуть!

— Хоть бы он у тебя в глотке застрял!

— Не застрянет! — уверенно ответил Ясек. — Мало, что ли, раз я этому же Крулику его показывал? Причем, заметьте, бесплатно…

— Но не по телевизору же! Ведь все будут на тебя смотреть! И мама, и папа, и родные, и знакомые. И вся школа!

— Ну и пусть! — пренебрежительно фыркнул Ясек. — Подумаешь!

__ Послушай… — переменила я тактику. — Ты представляешь, как нам всем будет за тебя стыдно? А Генеку только потеха!

— Хорошенькая потеха! — возмутился Ясек. — Да он же мне за это заплатит! Причем немалые деньги! Целых две кругляшки.

— Это еще что за кругляшки?

— Ну, две десятки.

— Ясек… — начала я все сначала. — Ты не должен этого делать. И не сделаешь, правда?

— Не волнуйся, старуха, я это сделаю! — заверил меня Ясек, будто я только в таком обещании и нуждалась.

Я молитвенно сложила руки.

— Умоляю… — простонала я. — Умоляю тебя!

— Мне чертовски неприятно, но я вынужден тебе отказать, — ответил Ясек.

Неожиданно мне в голову пришла идея — простая и, как мне показалось, гениальная. Я вспомнила про свою сберкнижку. Я куплю Ясека!

— Я тебе дам… пять кругляшек! — сказала я. — Пять, понял? Пять! — Мне хотелось, чтобы до него дошло, какая это громадная сумма.

— Пятьдесят злотых за язык? — удивился Ясек. — Неужели не жалко?

— Не за язык, а за то, чтобы ты его не показывал, — уточнила я. — Две отдашь Генеку, а три останутся у тебя.

У Ясека, по-моему, даже дух перехватило. Он долго молчал, глядя на меня исподлобья.

— Как человек чести, вынужден отказаться! — наконец изрек он. — Крулик скажет, что я струсил. Нет, сестрица, спасибо. — И церемонно добавил: — Ценю твое великодушие, однако, увы… не могу воспользоваться.

— Если ты это сделаешь, ты никогда в жизни не услышишь от меня ни единого слова! Никогда, — пригрозила я. — Выбирай: либо я, либо твоя так называемая честь!

— Конечно, честь! — воскликнул Ясек. — Мне вечно вбивали в голову, что честь превыше всего! Папа, мама, дядя, учителя! Долбили, твердили, повторяли! А по-твоему, теперь, когда близится час испытаний, я должен бежать в кусты?

— Тот час, когда ты высунешь свой поганый язык, будет самым бесславным в твоей жизни! — закричала я совсем как Агата. — За двадцать злотых стать посмешищем — уж конечно, такое может себе позволить только «человек чести»!

Ясек помрачнел и задумался. Вдруг его осенило:

— Может быть, вам лучше не смотреть эту передачу?

— Непременно будем смотреть, — твердо сказала я. — Причем я и не подумаю волноваться. Я знаю, что ты не покажешь Крулику язык.

Ясек встал и посмотрел на меня с беспредельным состраданием.

— Покажу, сестрица… — сказал он со вздохом. — Не могу я подвести своих болельщиков, пойми…

Сказал, повернулся и пошел было к двери, но тут я нанесла ему удар в спину.

— Интересно, — выпалила я, — что по этому поводу скажет Клаудиа…

Видимо, удар достиг цели, потому что Ясек втянул голову в плечи.

— У нее есть чувство юмора, — неуверенно ответил он.

— У меня тоже, — напомнила я. — Но, кроме того, у меня есть чувство собственного достоинства, которое у тебя начисто отсутствует. Желаю тебе, чтобы Клаудиа в этом смысле не была на меня похожа…

Мы с Агатой решили ничего не говорить родителям. Если Ясек высунет язык, мы постараемся убедить их, что это он облизнулся от волнения.

На следующее утро мы ни о чем другом не могли думать. У Агаты нос распух еще больше, чем накануне, да и у меня кости болели сильнее обычного.

К обеду пришел дядя Томек, к счастью, один, без Лили.

— Слава тебе господи! — с облегчением вздохнула Агата. — Если б Лиля сегодня увидела нашу семейку, она бы решила, что мы все с приветом. И не видать ее тогда дяде Томеку как своих ушей!

Я слышала, как родители снаряжали Ясека. Он покорно позволил облачить себя в папину рубашку с отложным воротником и тремя пуговками, к которой мама пришила голубую школьную эмблему [4] Польские школьники носят на рукаве нашивку с номером школы. , смиренно выслушал красноречивые напутствия дяди Томека.