Даир Славкович - Красобор

Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.

— Будет скоро у меня работы по самое горло! — хитро посмеивался в усы Николай Романович.

Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.

Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:

— Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!

Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.

Человек в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.

— Здорово, Николай! — приветствовал он Будника-старшего.

— Здорово, Алесь! — отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.

— Что слышно на Рысевщине? — спросил гость.

— Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется — добро будет. А у вас в Александрове?

— У нас жизнь стала дешевле пареной репы. — Приезжий понизил голос. — Тебе Романов привет передавал. — Мужчина зорко взглянул на Костю. — Сын?

— Сын, — ответил кузнец. — Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.

— Как заказ?

— Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!

Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.

— Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.

— Где он?

— Под сеном.

Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:

— Сделаю.

— Ну, будьте здоровы! — попрощался приезжий. — Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.

— Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, — тоже присказкой ответил кузнец.

Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло: над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.

— Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра — что в щели тараканы.

— Не горюй, мать, — сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. — Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.

Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.

— Папа, а что вы делаете? — спрашивает Толик.

Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:

— Лопату, песок грести. Весна же идет.

— Неправда! — смеется Толик. — Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.

Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:

— И мне, Валечка, налей.

— Не проси! — строго говорит Валя. — Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.

Толя недовольно сопит.

— Налей, дочка, и ему, — говорит мать. — Пусть полакомится.

— Вот время настало! — вздыхает Лена. — О сахаре дети забыли, сахарину и того нет.

— Ничего, ребятки, выдюжим. В гражданскую и осьмушки хлеба на брата не перепадало, а выжили, победили. — Голос отца звучит спокойно, уверенно.

— Папа, расскажите о революции, — просит Костя. — Или о гражданской войне.

— Расскажите, папа! — Лена садится к столу поудобнее, готовится слушать.

— Ты, Николай, вспомни, как с Колчаком дрался да как я тебя раненого нашла, — подсказывает хозяйка.

— Нет, — подумав немного, говорит Николай Романович. — Я лучше расскажу вам, как довелось мне Ленина видеть.

В комнате становится тихо.

— Первый раз я увидел Ильича в апреле семнадцатого года, когда он из Финляндии приехал и с броневика выступал на вокзале, — начинает свой рассказ кузнец. — Вечер, тьма, только прожекторы светят. Народу — не сосчитать. И конечно, шпиков полно. Нашему отряду матросов приказ был: охранять вождя. Словом, мы держались начеку. Одним глазом на броневик с Ильичем смотришь, другим — на толпу: где что делается. Поэтому не всю я тогда ленинскую речь услышал. Второй раз я видел Ленина уже после победы, в октябре семнадцатого года. Нас послали охранять Смольный. Ну, известное дело, и снаружи, у центрального входа, стоять довелось, пропуска на штык накалывать, и внутри здания караул нести. Как-то стою я в коридоре, возле одной комнаты. Там совещание только что кончилось, народ выходит. Вдруг вижу: Ильич! Я подтянулся, винтовку к ноге, замер по стойке «смирно». «Добрый день, товарищ!» — здоровается со мной Ильич. «Здравия желаю!» — говорю я ему в ответ. «Вольно, вольно!» — улыбается он и руку мне подает. «Как ваша фамилия?» — спрашивает. «Будник. Николай Будник», — отвечаю. «По произношению догадываюсь: вы — белорус». — Это Ленин мне. «Так точно, Владимир Ильич! Белорус. Минской губернии, Игуменского уезда, Узденской волости». — «Семья есть в деревне?» — спрашивает Ленин. «Жена там», — говорю. «А как с землей?» — «Земли, — отвечаю, — у мужика нет». — «Будет! Теперь земля будет принадлежать крестьянам». — Ленин вплотную ко мне придвинулся, говорит, а сам указательным пальцем легонько так постукивает по моей груди, будто мысли свои в душу мне вкладывает. И вдруг спрашивает: «Что вы собираетесь делать после того, как буржуазию и помещиков окончательно победим?» — А сам хитро так на меня поглядывает. «В деревню, — говорю, — вернусь, товарищ Ленин. Думаю, что там будет много работы для революционных балтийцев из Питера». Понравился мой ответ Ильичу, руки довольно потирает, улыбается. «Это вы хорошо сказали, товарищ Будник! Отлично! — И тут же: — Завтракали сегодня?» — «Никак нет, — говорю. — Я в карауле. Сменюсь, тогда и позавтракаю, и пообедаю разом». Ленин собрался было уходить. Вдруг на мои ботинки взглянул. «Что это у вас с ногами?» — спрашивает. Заметил-таки! А мне ботинки малы, пальцы в них подвернуты. «Пустяк, Владимир Ильич!» — говорю. И чувствую: краснею. Досада меня взяла: как же я ногу-то ровно не удержал? Пятно на весь отряд! «А все-таки?» — допытывается Ленин. «Да ботинки на номер меньше попались», — пришлось признаться.