Даир Славкович - Красобор

— Город не узнать: все сожжено, разгромлено. Всюду немцы — пешие, на мотоциклах. На перекрестках танки. На площади Свободы пятеро повешенных. Почернели уже, а их не снимают. На груди у каждого фанерка, написано: «Помогал партизанам». Страшно!.. Нас, когда туда шли, раз шесть останавливали. Аусвайс требовали, на русские паспорта и не смотрят. Пришлось откупаться то яйцами, то салом, — сестра перевела дух. — Тоня меня на Грушевскую отвела к родственникам, а сама куда-то на Товарную отправилась, к знакомым железнодорожникам. Насмотрелись мы ужасов!

— А ты думаешь, тут спокойнее? — покачала головой Алена Максимовна. — Из райбольницы вывезли раненых красноармейцев и тяжело больных в карьер возле дороги на Кухтенскую МТС и всех в упор из пистолетов… Лещанин в Узду ездил, говорил, возле клуба двое повешенных. И тоже снимать не дают, изверги.

— Зверствуют, — хмуро вставил кузнец. — Ничего, придет время — за все ответят.

— Теперь надо их бить! Теперь! — вдруг вскочил со скамейки Костя. — Самим, а не ждать, пока кто-то другой! Как Павка Корчагин! Как Анка-пулеметчица!

— Всему свой час, сын, — серьезно сказал Николай Романович. — Потерпи. Поддадим и мы немцам жару.

— А я не хочу ждать! — Щеки Кости пылали. — Я сражаться хочу! Как вы с белыми в гражданскую! И теперь не все сидят сложа руки. Вон возле Валерьян машина подорвалась на мине. А под Озером мотоциклистов обстреляли, легковушку сожгли. И мы должны действовать! Нечего выжидать! — Костя стоял напряженно, как молодой дубок во время бури. — Эти полицаи на велосипедах разъезжают — винтовка за плечами, в руке шомпол. Избивают до полусмерти, кого захотят. Вчера Теляково трясли, Савинка, председателя колхоза искали. Хлестнуть бы по ним из-за плетней, небось и велосипеды свои побросали бы!

— Горяч ты больно, Кастусь, — спокойно сказал кузнец. — Ну, если бы вышло по-твоему: перебили тех полицаев. А что дальше? Не знаешь? Я тебе скажу. Приехали бы немцы, деревню сожгли, людей перестреляли. Всего и подвигу. Нет, сын, тут с бухты-барахты — только своих людей губить. Обхитрить врага — вот в чем задача…

Главное было сделано — не зря молодые женщины пробрались в Минск. Через железнодорожников Антонина Михайловна связалась с партийным подпольем в столице Белоруссии, которое возглавляло и координировало всю партизанскую борьбу с оккупантами в республике. Народные мстители Рысевщины и окраинных деревень получили первые директивы.

Но об этом пока не знали ни Костя, ни его мать, ни даже сестра Маня, которая вместе с Антониной Михайловной ходила в Минск…

…На рассвете к Будникам пришел дядя Макар, о чем-то долго беседовал с кузнецом. Косте пора было выгонять корову, он, занятый сборами, особенно не прислушивался к разговору взрослых, тем более что те говорили очень тихо.

Когда гость распрощался и ушел, Николай Романович подозвал сына, тихо спросил:

— Хочешь послушать Москву?

— Москву? — ахнул Костя. — А можно?

— Не задерживайся в обед. Сходим с тобой в Теляково, — сказал отец. — И помни: никому ни слова.

Послушать Москву! Узнать всю правду о войне! Косте почему-то думалось, что из Москвы могут быть только хорошие вести. Просто был уверен — услышит сообщение о победе Красной Армии, что с каждым днем на нашей земле становится все меньше мест, где немцы распоряжаются так же, как здесь, на его родине, в Телякове, Узде, в Минске…

Одноэтажный, приземистый, но удивительно просторный дом под липами был знаком Косте до мелочей: здесь размещалась школа семилетка, в которой он учился. Сейчас в ней не пахло, как раньше, краской и мелом, не стояли рядами отремонтированные парты. Сейчас здесь хрустели под ногами стекла, сквозняк носил по коридору обгоревшие листы книг…

У Кости сжалось сердце.

— Кастусь, поторапливайся! — вывел его из оцепенения голос отца. — Нас не должны здесь видеть.

По коридору свернули налево. В неприметной боковой комнате, куда привел мальчика отец, оказался в полу люк. Николай Романович приподнял крышку.

— Папа, куда мы? — шепотом спросил мальчик.

— В подвал. Осторожно, не упади, ступеньки узкие.

— Я и не слышал, что под школой еще помещение есть, — удивился Костя. А про себя подумал: «Вот бы знать об этом раньше! Полазили бы с ребятами».

— Школу тут открыли при Советской власти. А раньше дом принадлежал помещику. Он и сделал подвал.

Лестница поскрипывала, качалась. Наконец ступили на твердый каменный пол. Пахнуло сыростью. Костя ничего не мог разглядеть. Отец взял его за руку и повел куда-то довольно уверенно.

— Кто? — послышалось из темноты.

— Кузнец, — откликнулся Николай Романович.

Сделали еще несколько шагов, осторожно обогнули какие-то сваленные в кучу громоздкие предметы — Косте показалось, что это были парты, — и попали в подвальный отсек, освещенный керосиновой лампой.

Первое, что увидел Костя, был радиоприемник. Он стоял на столе, а вокруг сидели люди. В неярком свете коптящей лампы мальчик узнал Лещанина, Ольгу Васильевну, тетю Тоню. Остальные лица терялись в полумраке. Люди потеснились, уступая место отцу с сыном. Костя сел. И тут он обнаружил нечто такое, от чего щеки и уши его густо покраснели (благо в полумраке этого никто не заметил): на столе, у самого края, довольно ясно выделялись написанные синим карандашом буквы «Н. М.». Это была его, Костина, работа. В последний день учебного года он увековечил инициалы смешливой черноглазой одноклассницы с длинными косами и лукавой улыбкой — Нины Макаревич. «Увековечил» на дни каникул. Перед учебным годом они, старшие школьники, должны были перекрасить столы, парты, и тогда буквы «Н. М.» навсегда скрылись бы под краской. Не успели…

— Как добрались? — спросил мужской голос. Костя узнал дядю Макара.

— Без происшествий, — откликнулся кузнец.

Антонина Михайловна склонилась над приемником, настраивая его. В погребе зазвучала музыка. Потом она утихла, и диктор знакомым голосом объявил о начале передачи.

«От Советского Информбюро…» Диктор читал медленно, спокойно. Костя весь напрягся: сейчас, сейчас он услышит о том, как Красная Армия громит ненавистных фашистов, гонит их прочь с советской земли. Но последовало горькое сообщение: советские войска после тяжелых, кровопролитных боев оставили еще один город…

Значит, фашисты продолжали наступать? Костя почувствовал, как злые слезы наполняют его глаза, непроизвольно сжались кулаки. Передача закончилась. Опять зазвучала музыка. Кто-то выключил приемник. Все молчали.

Нарушила тишину Антонина Михайловна.

— Где же тот рубеж, на котором их остановят? — тихо спросила она.

— Думаю, Москва, — ответил из полутьмы чей-то знакомый голос.

«Да это же Данила Николаевич! Председатель колхоза, — обрадовался Костя. — Полицаи с ног сбились, все ищут его, а он здесь — рядом! — Мальчик снова воспрянул духом. — Нет, так просто нас не возьмете! Мы вам еще покажем, фашисты проклятые!»