Гавриил Кунгуров - Артамошка Лузин

Чалык и Артамошка с трудом пробираются через прибрежные заросли и осторожно шагают по авериной тропе. Первым реку увидел Артамошка. Солнечный луч отблеском брызнул по глади реки. Артамошка невольно сощурился:

— Река!

— Худая река, — бросив беглый взгляд, мрачно ответил Чалык. — Синяя река — счастья на ней нет…

Оба замолчали. Подошли к крутому яру, опустились на золотистый песок и сладко задремали.

По реке неслась песня. Песня плыла, рвалась и терялась, утопая в бесконечной синеве. Артамошка приподнял голову. Песня приближалась.

— Что это? — испугался Артамошка, не открывая глаз. — Никак, сон?

Ухо поймало первые неясные слова, которые принес прибрежный ветер. Ветер бросил слова, и вновь все затихло. Артамошка отрывисто дышал, рвалось и металось сердце. Он всматривался в блеск реки. Но вот наконец донеслись с реки дорогие, понятные слова:

И катилось эхо, и неслась по гладкой равнине бунтарская, раздольная, хмельная песня. Артамошка вскочил, а за ним и Чалык.

Песня неслась близко, плыла над головой, а сердце Артамошкино чуяло радость.

Вместе с песней из-за крутой горы выплыли стружки остроносые. Ветер трепал паруса, взлетали весла, и резали стружки синюю гладь, оставляя за собой бугры волн да снежно-белую пену.

Гремели людские голоса:

Дрогнуло сердце Чалыка, он сжал в руках лук храброго Саранчо. В страхе перекосилось лицо:

— Лючи!..

С криком Чалык пустился бежать в тайгу. За ним кинулся и Артамошка.

Стружки повернули круто к берегу. Грохнули выстрелы, черные клочья дыма повисли над рекой. Артамошка и Чалык притаились в прибрежных зарослях. Со стружков бросились люди в воду и кинулись на берег.

— Лови лесных!

Артамошку схватили за ворот чьи-то руки-клещи и подняли на воздух. Слетел малахай, и рыжие Артамошкины волосы вздыбились копной. Перепуганные глаза его встретились со злыми глазами разъяренного человека. Артамошка глянул человеку в лицо, голубые глаза человека расширились, руки бессильно опустились, и, пятясь назад, он закрестился. Артамошка вытянулся и смущенно сказал:

— Тот… Тот и есть!

Артамошка ближе подошел к незнакомцу, пристально всмотрелся:

— В Иркутском городке бывал?

— Бывал.

— Не тебя ль били смертоносно купцы Парамоновы?

— Били, били… Но какие купцы, мне то неведомо.

— Сенька! — надрывался чей-то охрипший голос. — Хватай!

— Хватай! — орали со всех сторон.

Артамошка увидел, как волокут перепуганного Чалыка, и бросился к нему:

— Пустите, то мой брат!

Опешили люди, остановились. Сенька Косой вылетел вперед, ударил себя в грудь, сорвал с головы рваную шапчонку:

— Люди вольные! Парень — Иркутского городка беглец. Крещеная душа!

— Брешешь! — раздались голоса.

Сенька кричал:

— От его птичьего уменья жив я остался!..

Тут же, на кругу, поведал Сенька своим товарищам о том, как спас его от смерти птичьим пеньем Артамошка.

— Чей будешь и откуда? — спросил Артамошку высокий широкоскулый мужик с живыми, умными глазами и глубоким красным шрамом через весь лоб.

Артамошка подумал: «Однако, сам атаман».

— Артамон я, сын Лузинов, Иркутского городка жилец.

— Чей? — удивленно переспросил мужик.

— Лузинов!.

— Лузи-инов? — нараспев протянул мужик и топнул ногой. — Люди вольные, слыхали? А?

— Слыхали!

— Тятеньки моего изделье! — обрадовался Артамошка и показал на рукоятку ножа, который висел на пояске мужика.

— Этот парень либо оборотень, либо обманщик: сыном нашего атамана Филимона прикинулся.

— Единым разом дух вырву! — схватил за шиворот Артамошку высокий мужик. — Крещен?

— Крещен! — прохрипел Артамошка.

— Кажи крест!

Артамошка с трудом засунул руку за ворот, вытащил крест, показал. Вокруг послышалось:

— Крещена душа!

— А тот крещен? — указал мужик на свернувшегося в клубок, связанного Чалыка.

Артамошка осмелел:

— Лесной тоже крещен, — и, подскочив к Чалыку, быстро и ловко выдернул из-за пазухи Чалыка медный крест.

— И этот крещен! — удивились мужики.

Никто не заметил, что ловкий Артамошка из-за пазухи Чалыка вытащил свой же крест, который он до этого мигом сорвал со своей шеи и зажал в кулаке.

Артамошку и Чалыка привели к стружку с крутым носом и размашистым парусом. На высоком помосте возле кормчего стоял сам атаман вольной ватаги и сердито торопил людей. Атаман стоял без шапки, ветер трепал русые с проседью волосы, из-под расстегнутого ворота серой домотканной рубахи чернела волосатая грудь.

Филимон узнал сына; они обнялись.

— Артамошка, сынок!.. Эй, люди, дивитесь, какова встреча! В темной тайге сына повстречал! Не зря сполохи поздние горели на небе, сны в голову мне лезли приметные…

— Поздние сполохи, атаман, завсегда примета добрая: то к удаче, сказал Сенька.

— Удача моя, ватажники, тут, на груди. — Филимон прижимал к себе Артамошку, шершавыми пальцами трепал его кудлатую голову.

— Артамоном прозывается сын-то? Добрый мужичок! — шумели ватажники, собравшись в круг.

— А эта душа лесная откуда? — скосил глаза Филимон на Чалыка, сидевшего на земле возле сухой валежины.

— То, тятя, Чалык прозывается, мой кровный дружок, тунгусенок, воеводских казаков пленник…

Филимон оглядел Чалыка. Артамошка засуетился:

— Чалык, друг, подь-ка сюда! Не страшись, то мой тятя…

Смущенный Чалык прижимался к валежине, испуганно прятал глаза.

— А ну-ка, подь сюда! Вставай, вставай! — Филимон поднял Чалыка за плечи. — Ишь какой нарядный, расписной. Ладный тунгусенок. Хорош… Ну, обмолвись!

Чалык молчал. Тут только разглядел Филимон, что Артамошка наряжен в новые эвенкийские одежды: на нем лисья парка, кожаные штаны, красиво расшитые унты.

— В тайге клад Чалык отыскал. Лохмотья оставил, новое взял. Это по ихнему обычаю завсегда так делается.

— А дружка где нашел, сынок?

— Из Иркутского городка мы с ним убежали. Зоркие воеводские доглядчики не усмотрели. От воеводского житья соленого спаслись… Тяжкое то житье, тятя!

— А с мамкой что?

Артамошка вздохнул.

— Аль нет в живых? — затревожился Филимон.

— Померла… Хворость одолела…

— А брат Никанор?

— Убег!

— Куда?

— Не знаю, тятя…

Филимон голову опустил, присел на краешек помоста.

Плыли по небу белые облака, билась о борт стружка мелкая волна. Река тихо плескалась, нагоняя печаль. А печали у атамана и без того было много. Обнял он Артамошку, спросил: