Юрий Леонов - Брезентухи

По промтоварной карточке купила мне мама сапоги. Согласно моде весны сорок пятого они не претендовали на изящество: брезентовые голенища цвета хаки, кожимитовые подошвы на клею — обыкновенные брезентухи. Но когда я надел их впервые и они мягко обтянули стопы, показалось: лучших сапог нет ни у кого из мальчишек. По крайней мере, в нашем пятом «а».

До той весны не привык я обращать внимания на свои обутки. Ноги не жмут, ходить удобно, — и хорошо, лучших не надо. Но та весна была особенной. Мы жили в сибирском поселке Чулыме, через который, взрывая воздух гудками, — на запад, на запад! — летели поезда. И в том же поселке жила Лиля.

Среди пестрой толпы одноклассников железнодорожной школы, где наголо обритые в санпропускниках головы соседствовали с лохматыми, тоскующими по ножницам шевелюрами, эта узколицая девочка с дерзко вздернутыми косичками, эвакуированная из Калинина, показалась мне обыкновенной чистюлей. Чистюль я не любил — все они были пискуньями и недотрогами.

И прошлой зимой, и этой Лиля сидела впереди меня, через парту, но только к весне я стал замечать, что ее торчащие в разные стороны косички обладают свойством нахально лезть в глаза, до навязчивости. Рассказывает ли учительница о том, как впервые попал на Новую Землю ненец Тыко Вылко, объясняет ли правила деления дробей, мельтешат впереди, рассеивают внимание два каштановых хвостика.

В отместку за назойливость я раза два дернул на перемене те косички и получил сдачу: несколько слабых тумаков да взгляд, в котором вовсе не чувствовалось рассерженности или злости. Напротив, в глазах Лили искрилось нечто столь озорное, подтрунивающее, что я готов был дернуть ее за косы еще хоть сто раз, лишь бы снова, поддразнивая, оглянулась она в мою сторону. Но отчего-то смелость моя быстро иссякла.

Всю зиму протопал я в хорошо разношенных, истончившихся на подъеме валенках. Мой дед подшил к ним дратвой толстые войлочные подошвы, и теперь валенки отменно скользили по отполированному полозьями снегу. Особенно лихо это выходило, когда удавалось подцепиться за облучок мчавшейся мимо кошевой или за край розвальней. Отличные были валенки! Но к весне, когда мама заставила надеть сверху ненавистные мне калоши, на каждой ноге словно добавилось по кирпичу. В такие минуты я казался себе неуклюжим и неповоротливым, а то и вовсе — еле шаркающим дедом. Конечно, минуты эти, когда я словно поглядывал на себя со стороны, были мимолетны. Стоило лишь встретить кого-нибудь из знакомых ребят или пересечь рыночную площадь, где торговали колобками из сваренных в меду семян конопли, как мысли устремлялись совсем на другое…

Рисунки Розы Атлас

Лилина семья снимала квартиру в особняке с зелеными резными наличниками окон. Отныне при виде его не раз мне приходило на ум: хорошо бы завернуть сюда просто так, как забегаю к другу Кольке Лимончику, поболтать о том о сем… Но тут же находились разные причины не делать этого. Я просто робел, не желая признаваться себе в том. Как вдруг…

Оказалось: для того, чтобы зайти домой к Лиле, мне не хватало всего лишь новых сапог с брезентовыми голенищами. В них я чувствовал себя намного уверенней и даже неотразимей, чем прежде. Что за чудо-сапоги купила мне мама!

Весна в том году была особенно звонкой и обещающей. Выть может, потому, что с фронтов приходили все более радостные вести. А может, еще и оттого, что в ту весну мне должно было исполниться тринадцать…

Капель под окном не тренькала, а вызванивала марши. Надев сапоги, я вышел во двор и зажмурился. Сияло, искрилось, блестело на солнце все вокруг: и рыжие вихры соломы на стайке, где жевала жвачку наша корова Майка, и лужа, в которой скользило белое облако, и оплывший, разинувший пасть сугроб с тонкими зубами сосулек.

Я потоптался возле той лужи, попробовал ногой хрупкую пластину льда, оставшуюся от ночных заморозков, и пошел к дому с зелеными резными наличниками окон.

Дверь на мое счастье открыла сама Лиля, так что даже врать не пришлось, зачем вдруг пожаловал.

— Здравствуй, — сказал я. — Пойдем, погуляем.

Она тряхнула косичками и убежала одеваться.

Я огляделся. Обнесенная дощатым забором, уходила от крыльца обширная, в проталинах пустошь. Посреди ее распахнуло свои объятия покривившееся чучело в драной ушанке. Сухие бодылья подсолнухов бросали тени на темный от паровозной копоти снег. Пахло весной, уже не той ранней, когда пробудившиеся запахи едва внятно щекочут ноздри, а резко и пряно наносило оттаявшей землей и навозом, сопревшими за зиму листьями, влажной корой взметнувших6я над домом тополей…

— Эй ты, хмырь! — окликнул меня мальчишеский голос.

Из пролома в заборе торчала ушастая голова на длинной шее.

Я тотчас прикинул, насколько выше меня тот, приблатненный. Выходило — ненамного.

— От хмыря слышу!

— Хе… — задумалась голова. — В стенку сбацаем? — Парень ловко подковырнул ногтем медяк, поймал его на лету. — По пятаку?

Я ответил, что играть мне не на что. Парень поскучнел:

— Ладно, тогда на шалабаны.

— Неохота.

Поиграв «на зубариках» ногтями и задержавшись взглядом на новеньких моих сапогах, парень признался:

— А жаль. Я б тебе такого горячего влындил! — Для наглядности он согнул в три погибели мосластый палец и с маху щелканул им себя по лбу. Убедительно получилось, он даже поморщился. — Но ты не думай, что открутился. От меня не открутишься.

— Напугал, — сказал я. — Аж коленки трясутся.

— Хе, — миролюбиво осклабился парень.

Больше всего я боялся, что выйдет сейчас Лиля, и тогда этот ушастый наверняка придумает какую-нибудь пакость, чтоб испортить нам настроение.

Презрительно сплюнув, я отправился в глубь двора. А когда оглянулся, в проломе никого не было.

На том пустыре-огороде мы и повстречались с Лилей. Мама отпустила ее погулять ненадолго, только во двор, поэтому мы не сразу придумали, чем бы интересным заняться. Просто стояли среди редких, жухлых стеблей, жмурились то на солнце, то на беспечного милягу-чучело в драной ушанке и говорили так, ни о чем.

На Лиле было коротенькое, в обтяжку, пальтишко и несоразмерно большие резиновые боты, как видно, доставшиеся от старшей сестры. Ноги ее в такой обуви выглядели тонкими и длинными не по росту. Я приметил, как стыдится она такой несуразности, переминаюсь с ноги на ногу, и старался не глядеть вниз. Подумалось: могла и вовсе не пойти сегодня гулять, причину для отказа всегда легко выдумать, а вышла, значит, ей со мной интересно. И так пожалел я, что не надел привычных валенок с калошами…