Алена Сантарова - Катя, Катенька, Катрин

— Желаю успеха! Три точки — тире, две точки — тире.

В день окончания экзаменов класс выглядит несколько необычно. Он полон цветов. Он красивее и торжественнее, чем в будни. И девушки преобразились в своих праздничных платьях. Юноши сегодня безупречно причесаны, хотя у некоторых непослушные вихорки робко торчат над тщательно приглаженными волосами. У всех какое-то новое, более взрослое выражение лица, все говорят вполголоса, сидят на краешках своих стульев, как будто пришли на сугубо официальную встречу.

Из аромата цветов, из грустно-улыбчивой печали рождаются слова песни:

У многих девушек глаза становятся большими и горячими от подступающих слез.

Пришло время речей.

Бржетислав Кроупа, председатель школьного самоуправления, маленький, степенный и гибкий, как новая линейка, встает со стула.

— Товарищи! — обращается он к классу тоном оратора. В этом слове — уже нечто особое, потому что раньше Бржетя говорил: «Тихо!» или: «Ребята и девушки!», а сегодня — «Товарищи!».

Действительно, они выросли за один день.

Катя смотрит на маленького, серьезного Кроупу и ничего не слышит. В нагрудном кармане его рядом с целой выставкой карандашей поблескивают две вечные ручки. У Бржетислава Кроупы красивый мелкий почерк. Он охотно все записывает, подчеркивает, нумерует, пишет планы рефератов, считает проценты, ведет дневник работы. «Странно, — думает Катя, — что после каникул я Кроупу уже не увижу. Он обязательно станет председателем студенческого комитета промышленного училища, куда собирается поступить… А я? Что будет со мной?»

— Катержина Яндова. Она собирается поступать в одиннадцатилетку, — вспоминает Катя слова классной руководительницы. У Кати под синим шелковым в крапинку платьем трясутся колени.

— Садись! — приглашает ее учительница, и Катя машинально идет к столу. — Сюда садись, к нам, — повторяет учительница.

Кто-то смеется. Затем раздается глубокий, раскатистый голос. Он принадлежит незнакомому человеку, к которому обращаются со словами «товарищ инспектор». Он наклоняется к Кате:

— Почему ты волнуешься? Или не знаешь, сколько будет четырнадцать умножить на тринадцать?

Катя ловит ртом воздух и отвечает:

— Сто… восемьдесят два.

— Быстро считай! Пять плюс семь, плюс двадцать три, плюс девятнадцать, плюс четыре, плюс пятнадцать, минус сорок восемь.

— Двадцать пять!

Катя постепенно приходит в себя.

Она твердо знает, где пишется мягкое, а где твердое «и», без запинки отвечает и на другие «кошмарные» вопросы. А когда инспектор начинает читать стихотворение «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь…», Катя продолжает его слова и даже знает, кому это стихотворение принадлежит. Пушкину! Она совершенно успокоилась, чувство страха исчезло, и Кате кажется непонятным, почему Геленка то бледнеет, то краснеет. Геленка — это ласковое имя пани классной руководительницы. А та, воспользовавшись минутой тишины, наклоняется к инспектору и что-то шепчет ему.

— Мне известно, — гремит его раскатистый голос, — вы это не проходили… Откуда же ты знаешь?

Катя не сразу понимает, в чем дело.

— Просто я люблю сказки.

— Сказки любишь, а экзаменов боишься?

— Нет… сейчас уже нет! — робко отвечает Катя и тут же смеется вместе со всеми.

Инспектор заявляет, что Катя готова к экзаменам.

— Она только что блестяще это доказала.

Одни пятерки! Одни ли? Три. Мама в восторге: «Катя! Катенька!» От волнения у нее дрожит подбородок, глаза круглеют и наполняются слезами, так что папе приходится ее утешать: «Яна, Янушка…» Катя теряет терпение. Вообще с этими родителями одни только мучения.

Затем калейдоскоп воспоминаний несколько приостанавливает свое вращение. Ах да! Вот появляются гости, все едят мороженое. Потом выдаются аттестаты. Теперь-то от радости никто не плачет. Естествознание — три. Математика — четыре. Химия — три. Катя, Катя, это же просто позор! От радости, что экзамены уже позади, не осталось и следа.

При поступлении в одиннадцатилетку проводилось собеседование. На Катю ходили смотреть, как на редкий музейный экземпляр под стеклом.

— Как так можно, Яндова? Здесь вы отвечали прекрасно, а в аттестате у вас тройки. Хм, хм! Что нам с вами делать? Принимать или нет?

Но все кончилось благополучно.

Благополучно? Подружка блондинка ждет на углу.

— Ну как?

— Меня приняли, Уна! — отвечает Катя.

— Это ужасно! — останавливается подруга. — Что ты теперь собираешься делать? А как же наши планы? Ты боишься, — говорит она, гордо встряхивая поблескивающими на солнце кудрями.

Действительно, Катя боится. Вернее, она не совсем уверена. Она говорит, что вот в Гайенке, во время каникул…

Каникулы. Вот они и наступили!

Гайенка — это название городка, окруженного шумавскими лесами.

Круг воспоминаний замкнулся. Катя завертелась под своим синим пальто, прислушиваясь к стуку колес.

— Видишь, Еничек, сестренка уже проснулась, — с умилением заговорила пани, как будто бы речь шла о грудном младенце. Поэтому Катя строго посмотрела не нее, как взрослая.

— Енда, где мы едем? — спросила она свысока и едва качнула головой в знак приветствия, как герцогиня в фильме.

— Здравствуй, Катюшка! — сказала пани. — Ты меня, конечно, не знаешь. А я-то тебя знаю и сколько всего о тебе слышала!

Катя посмотрела на Енду. Ее взгляд имел силу смертоносных лучей, только они на него не подействовали. Полная пани не замечала их немой игры и продолжала говорить о том, что она знает всех — ее, Енду, маму, папу, «правда не лично, а по рассказам, девочка, по рассказам».

Там, у Шумавских гор, все люди знают друг друга. И даже те, которые живут совсем далеко, знают доктора Филиппа Янду. Это Катин дедушка. Старого Янду, потому что есть еще молодой доктор — это Катин отец. Он тоже Филипп и тоже Янда. Старый доктор сам из Гайенки и лечит всех, кто живет в Пасках, в Старом Доле, в Пержее, в Едловой. Именно оттуда была эта пани и именно…

Пожалуй, хватит — паровоз испуганно засвистел, вагоны заскрипели и остановились.

— Старый Дол! Выходите! Старый Дол! — выкрикивал проводник, и Катя с Ендой поспешили вместе со всеми.

Из окна паровоза высовывался машинист и, казалось, размышлял, хватит ли сил его машине взобраться в гору до Едловой. Проводники с шумом захлопывали двери вагонов, семафор показывал, что путь открыт. Из окна высунулось приветливое лицо попутчицы. Она кричала:

— Не забудь, Енда! Дом лесника в Едловой. Фамилия наша — Лоудовы. Нас осталось только двое. Одного из нас обязательно застанешь, только приезжай скорее!