Ахто Леви - Такой смешной король! Книга вторая: Оккупация

Хелли что-то не понравилось в речи её умного мужа. Она, нахмурилась, спросила:

— Кому?

— Что? — не понял её Алфред. — Что «кому»?

— Кому они должны служить? — повторила Хелли свой вопрос.

Алфред взглянул на неё изучающе. Её добрые честные глаза смотрели задумчиво и серьёзно в зелёные, немного легкомысленные, быстрые глаза мужа.

— Ты же… — Алфред проговорил тихо, со значением, — политикой не интересуешься…

— Но всё же, — не отставала Хелли, и Король не уловил сути их словесной дуэли за столом, когда один защищался от невысказанного вслух упрёка, но это было неизвестно Королю, — эти двое как будто понимали друг друга вполне, и Алфред сказал ей:

— Нам с тобой пусть сослужат службу, мы же для них делаем всё. Что же касается столярки… — он немного замялся, — у меня появились кое-какие заказы, так что буду делать мебель в… свободное от дежурств время, — закончил он поспешно.

И только Король не догадался о значении этого разговора — за столом, и о том, что Хелли было предпочтительнее не интересоваться политикой, что ей было приятнее, когда Алфред делал столы и серванты для кого угодно, чем командовать строем солдат — «Запевай!» — ходить в казарму, отсутствовать по нескольку суток, вечно спешить на вечерние проверки, на дежурства, на стрельбища, на облавы и обыски. Хотя и успокаивал её Алфред, что его служба почти не имеет отношения к политике, что это всё равно, как раньше была полиция, что и сейчас полиция существует, но время-то военное и полиции не под силу справиться со всевозможными внутренними делами, что потому они и называются службой самообороны, немцы воюют, а они сохраняют порядок, а что немцы и не русские… Скажи, пожалуйста, чем русские строевые песни лучше немецких? Ведь поём и свои, эстонские: «Эстонская земля, твой мужественный нрав до сих пор ещё жив…»

Король с Вальдуром и Свеном стали нести охранную службу в первой смене, которая проходила по Закатной улице и улице Моря и длилась от десяти до двенадцати, после чего их сменяли ребята постарше.

Ночной королевский патруль вооружился кастрюлями и сковородками, по которым они должны были колотить кухонными деревянными толкушками в случае тревоги. Ещё они обязаны были следить, чтобы во всех домах как следует соблюдали светомаскировку. Если где-нибудь замечали хоть полосочку света, стучали в окно и орали: «Свет!» Жутко орали, им это нравилось, обычно так дико орать запрещалось.

Но тревогу поднимать оснований не было, а так хотелось поколошматить в эти кастрюли. Как-то повезло, услышали подозрительный звук издали, словно шмель летает. Их даже в дрожь бросило от радости. Так гудят самолёты, когда они ещё далеко. Какой же они великолепный концерт устроили с криками: «Летят! Спасайся, кто может!» Какой же они грохот подняли и какая началась беготня! Городские собаки старательно их поддержали, вскоре и зенитные пушки где-то неизвестно почему заговорили. Люди выскакивали из домов кто в чём: кто в белье, тащили детей и котомки. Одним словом устроили великолепную тревогу, но одно плохо — самолётов не было, ни своих, ни чужих, так что, скорее всего, это действительно был шмель. А утром… били уже не деревянными толкушками и не по кастрюлям.

Но это было летом, когда жизнь прекрасна, даже если не бомбят и тебя за это иной раз накажут. Теперь же зима, а это значит, что каторга, и жизнь в целом неинтересная, и по-прежнему не бомбят.

Рождество и Новый, 1943 год выдались на этот раз великолепными, они отличались таким богатством, которого Его Величеству видывать ещё не приходилось.

В торжественной комнате стояла красавица ёлка, разнаряженная игрушками, мятными петушками, конфетами разных сортов и величины, какие Королю никогда и не снились, разноцветные свечи, волосы русалок — тонкие, серебристые, такие же бороды гномов, яблоки, груши и конечно же бенгальские огни.

А стол! Такие блюда ни есть, ни нюхать, ни видеть Королю раньше не доводилось. Наконец, вина. В них Королю трудно разобраться по той причине, что не полагалось, но созерцать и удивляться превосходной красоте бутылок он мог. Они красивы видом, и свои и заморские. Наконец, гости! Как свои, так и заморские! Мундиры, иностранные языки. Аромат тонких папирос нравился Королю. За столом присутствовали: конечно же господин Отто Швальме, без супруги — она в Германии; майор Дитрих, недавно появившийся в доме Алфреда, без супруги, — в Германии; майор Майстер, друг господина Дитриха, плотный и круглый, без супруги, но с дамой, ею оказалась госпожа Морелоо, мать Морского Козла. Король вспомнил подарок Морского Козла в свой день рождения… Тайдеман, в строгом тёмном костюме в полоску, на ногах старомодные ботинки с гамашами. Конечно, доктор Килк с Аделью. Король с кротостью воспитанного человека приветствовал пришедшего с ними Пропорционального человека. Как были одеты доктор и его семья — не предмет для пересказа, воспитанные люди это знают.

А как же самые близкие добрые соседи, семья Калитко? Их за столом, разумеется, не было.

Жорж Калитко Королю попадался, бывало, тут и там изредка, но ничем выдающимся не привлекал внимания его августейшей особы. Однажды, в собственном дворе, пробегая мимо и наскоро поздоровавшись, Король был удивлён — ведь такого раньше не случалось никогда, такого особого внимания со стороны этого неряшливого мрачного типа: он схватил — какая наглость! — Его Величество за плечо и произнёс на сквернейшем эстонском языке с сильным русским акцентом:

— Сина юба меез! Ая-а? [18] Ты уже мужчина? (эст.)

Похлопав Короля по плечу, он пошёл в свой коричневый дом, о котором лучше всех в семье Короля могла бы рассказать Хелли, бывавшая в нём почти ежедневно, контакты её с Марией Калитко продолжались.

Не пришлось Пропорциональному Арви развлекать себя демонстрацией собственного превосходства, рассказывая Королю о своём жизненном опыте и знаниях. Его Величество пригласили за стол взрослых, где он занял место рядом с Алфредом. А Арви куда-то пристроили, но Король, кажется, и не видел его более.

Сперва говорили на смеси эстонско-немецкого языка о том, в какое сложное время мы живём, взрослые выпили за то, чтобы это сложное время скорее миновало, затем зажгли свечи и майор Дитрих запел приятным голосом «Танненбаум». Все его поддержали, даже Король, эту песню все знали почти с рождения. Правда, пели на разных языках.

Последовали другие песни, которые начинал майор Дитрих. Поддерживали лишь Отто, Майстер и Алфред. Король обратил внимание на то, что Тайдеман не пьёт, но жадно ест. А пел он на настоящем немецком языке. Король ждал, когда Алфред возьмёт аккордеон, и когда это наконец случилось — тёплая волна захлестнула его сердце, при первых аккордах он замирал и по спине бегали мурашки. Он вопросительно смотрел на окружающих: вы слышите ли? Он гордился Алфредом. А Хелли! За ней ухаживал Отто Швальме. Хелли тоже была захвачена обворожительными звуками, которые ловкие пальцы её мужа извлекали из инструмента. Но дело разве в пальцах? Сами пальцы не более как исполнители, звуки, неважно кто их создал впервые, они ведь идут от души, от всего сердца, из всей сущности того, кто их извлекает из инструмента. Но что в этой душе творится? Может быть, это хотелось понять Хелли? Звуки льются прекрасные, но…