Сусанна Георгиевская - Отрочество

Она поглядела на закатившуюся фасолину, но крика не подняла, а так повздыхала, повздыхала и принялась пересыпать из руки в руку фасоль, оставшуюся на одеяле. Было занятно ссыпать гладкие фасолинки в неплотно сжатый кулак… Бобы хорошо проскакивали сквозь дырочку в кулаке. Соня подхватывала их на лету, стараясь не допустить до одеяла. Дело было серьезное, требовавшее внимания, и она, задумавшись, опять запела одну из своих неслышных песен.

От всей этой возни Соня немножко устала. С удовольствием откинувшись на подушку, она блаженно прикрыла глаза и подумала, что вот, если бы да посадить такую фасоль во дворе, могло бы вырасти какое угодно большое фасолевое дерево с маленькими фасольками… Хорошо бы посадить его на самой середине двора, чтобы всем было видно.

И тут она вспомнила, как они устраивали во дворе сад и как большая Клавка (не та, что ходит в детский сад, а та, что уже в шестом классе) взяла ее с собой покупать семена.

— А можно семян? — сказала Клава, когда они пришли в магазин, где продают семена.

— Зачем нельзя? Вполне возможно, — сказал дядя.

И дал семян.

Кулечек с семенами обратно во двор несла Соня. Клава шла быстро (недаром же она была из шестого класса), нога у нее были длинные. А Соня была из детского сада, ноги у нее были короткие, она трусила рядом и все время боялась просыпать семена.

Из семян во дворе ничего не выросло, хотя их каждый день поливали из двух леек. Не вырастало и не вырастало — кто его знает, почему?..

Отправляясь в понедельник в детский сад, Соня внимательно смотрела, не появились ли за ночь цветочки. Возвращаясь в субботу из детского сада, она подолгу стояла у грядок, грустно глядя на рыхлую землю. Володька с трудом уводил ее домой. Она поднималась по лестнице и говорила, вздыхая:

— Нет, не растет!..

И вдруг, в один прекрасный воскресный день, оно взяло и выросло.

Вечером на грядке не было еще ничего — ни одного листочка, а утром одна половина грядки сразу покрылась маргаритками — белыми, розовыми и даже какими-то полосатенькими.

Соня еле дождалась следующей субботы, чтобы увидеть, как зацвели маргаритки на другой половине гряды. Но они так и не зацвели… Когда Соня утром спустилась во двор, среди обезглавленных стебельков дремал под солнцем черный соседский кот Фауст. Его лоснящаяся шкура была сплошь усыпана маргаритками.

Увидев это, Соня замерла у деревянного заборчика. Она хотела зареветь, но от горя ей не хватило воздуха.

Не мигая, широко раскрыв рот, она с минуту стояла, уставившись на разбойника.

Наконец слезы брызнули из ее глаз и пронзительный вопль огласил двор. Во всех этажах разом открылись окошки. Изо всех окошек выглянули перепуганные жильцы.

Сонин красный капор съехал назад, лицо было краснее капора.

Сбежал с четвертого этажа растерянный и злой Володька (мать была в очередном рейсе, отец еще не вернулся со стройки). Около Сони топталась жилица из первого номера, толстая и добрая учительница музыки, и говорила: «Ну, что ты, деточка? Не плачь, деточка!»

Из конторы вышел управдом. Спросил: «Что за плач?» Она не заметила управдома.

— Безобразие! — кричал Володька, поддерживая валившийся с Сониной головы капор. — Ноги надо перебивать таким котам!.. Я вчера все утро сажал. С пяти часов до самой школы. Потому что озеленение! А они — котов разводить…

Наконец сверху спустилась хозяйка кота, Фаина Павловна, взяла кота на руки и, для виду осыпая его ругательствами и в то же время незаметно поглаживая его черную лоснистую шерсть, скрылась на темной лестнице.

— На цепи надо держать таких котов! — кричал ей вслед Володька. — У всех коты, а ничей не дерет из гряд маргариток. Подумаешь, Фауст!..

Вышел кочегар Петра, спросил, в чем суть.

Володька объяснил.

— Ай-я-яй! Цветочки пообдирали, — печально сказал Петра и нырнул обратно в темноту кочегарки.

«Но если посадить во дворе фасоль, она даст твердый росток, — думает Соня, откинувшись на больничную тугую подушку. — Каждая фасолина даст твердый росток… Они будут тянуться вверх, все вверх и покроются наконец к осени новыми пестренькими фасольками. Их будет много-много. Хватит на весь дом…»

Так она думала. А между тем на зимнюю улицу за окошками спустилась темнота и вошла в комнату синеватым, предвечерним светом.

— Соня Иванова! Кто будет Соня? Кто будет Иванова? — певуче сказала вошедшая в палату нянечка.

У нянечки в руках была корзинка и большая еловая ветка, похожая на целое деревце.

— Ты будешь Соня Иванова? Значит, ты будешь Соня Иванова? Ай да Соня, ай да Иванова! — пропела нянечка и воткнула ветку в графин. — Это тебе от отряда, — сказала она, подвигая ветку поближе к Соне. — А это тебе от брата. — Она поставила на стол корзиночку.

— Какой такой отряд? — вмешался Сонин сосед, мальчик с осложнением на оба уха (уши у него сильно болели, и от этого ему хотелось сердиться). — Какой такой отряд, когда ей всего шесть лет? Не видите?

— Шесть, седьмой, — сказала Соня.

— Шестой так шестой, седьмой так седьмой, — умиротворяюще пропела нянечка и, вынув содержимое из корзинки, уложила пакеты в тумбочку.

Соня и мальчик, у которого болело ухо, смотрели друг на друга поверх ночного столика.

На ночном столике, протягивая направо и налево колючие зеленые ветки, стояла елочка. С веток свисали коричневатые крепкие шишки, как будто прицепленные незаметной проволокой.

Елка была вся холодная, но чем больше отогревалась она в теплой палате, тем щедрее отдавала Соне и мальчику все свои лесные смолистые запахи, тем пышнее растопыривала в разные стороны свои бесчисленные иголки.

В окошко ударил снежок. Мальчик, у которого болело ухо, перевернулся на живот и внимательно посмотрел на оконное стекло. Соня тоже повернула голову и со счастливым выражением, вернее — с тем выражением удивленного предчувствия счастья, которое так часто бывает на лицах у детей, посмотрела в отсвечивающее окошко.

Через стекло виднелся кусок неба, крыша приемного покоя и еще какой-то пристройки или сарая, снег, снег и забор… В тяжелой нежной синеве, простиравшейся за деревянным забором, уже сияли желтые, окруженные неровными лучиками городские огни.

Между тем в окошко опять мягко ударил снежок и рассыпался, оставив на стекле белый полукруг.

— Вызывают, не видишь? — сказал мальчик, у которого болело ухо. — Отряд вызывает, не видишь?

Он засмеялся злым и коротким смешком. Но от смеха закололо в ухе. Мальчик болезненно поморщился, закрыл глаза и прижал лоб к подушке.

Соня робко приподнялась, неловко путаясь ножками в мягком: в одеяле, в сбившейся простыне, в подушках. Неуверенно покачиваясь, она переступила раза два по хлебным крошкам, скопившимся за день в постели, и, чтобы не упасть, ухватилась обеими руками за железное изголовье кровати.