Елена Ильина-Пожарская - Так они жили

Девочки прошли еще с версту, но Жене показалось, что они идут уже бесконечно долго. Она шла все тише и тише.

Оля не раз оглядывалась на свою спутницу, но ничего не говорила. В душе она начала уже потрухивать, дойдет ли ее спутница до монастыря.

— Стой! — вдруг крикнула она, обернувшись. — Подожди, вон обоз идет, свернуть надо. Ты присядь, длинный обоз-то, долго ждать придется. Пока посиди.

Вдоль по дороге, действительно, показалась длинная лента обоза.

В то время железных дорог в России еще было очень мало, и все товары и кладь возили на лошадях. Обозы собирались огромные: больше ста подвод. Такой обоз нагонял и наших путешественниц.

— Раз, два, три… — считала Оля проезжавшие воза, где наверху, под большими тулупами, спали возчики. У десятого воза шел, закутанный в тулуп и с поднятым воротником, высокий крестьянин.

— Дяденька, дяденька! — окликнула его тоненьким голоском Оля.

Мужик остановился. Он с трудом отогнул замерзший воротник, и при свете лунной ночи показалось его все обросшее заиндевелой бородой лицо.

— Чего? Кто это? — послышался хриплый простуженный голос. — Чего тебе?

— Дяденька, я в монастырь, с братцем маленьким… Подвези нас немножко… Христа ради, хоть до ночлега.

— Подвезти? Тпру, окаянная! — окликнул он свою лошадь.

Та остановилась, а за ней понемногу и весь обоз.

— Чего там приключилось?.. Дядя Михей, ты чего встал? — послышались голоса, и к дяде Михею присоединилось еще три-четыре фигуры.

— Да вот, просят подвезти.

Тем временем поднялась со снегу Женя.

— Ого, какие разбойники к нам под дорогу вышли! — заговорил веселый молодой голос одного из мужиков.

— Дяденька, спаси вас Господи… Подвезите нас с братом, я за вас сто поклонов положу, родителей ваших помяну, — бойко затараторила Оля. — Мы ведь маленькие, не тяжелые…

— Ишь, какая богомолица выискалась, а я думал разбойники! — продолжал тот же голос. — Дядя Михей, возьмем их. Надо душу спасти, а она ведь поклоны класть будет…

Мужики засмеялись, и девочек подсадили на один из возов.

— Ну, гляди… Только не замерзните грехом, тогда уж нам за вас отмаливаться придется. Ну что? Ладно уселись?… Трогай, дядя Михей!

И обоз тронулся бесконечной черной нитью среди белых снегов.

Женя чувствовала себя как в раю, когда устроилась на сене, покрывавшем сверху кладь. Оля тоже была очень довольна своей выдумкой, и обе девочки, взволнованные и усталые, крепко заснули, обнявшись, под однообразный скрип полозьев.

— Тпру!.. Стой!.. Сюда вали!.. Сюда! — слышались голоса.

— Эй, вы, богомолы!.. Не замерзли там? Вставайте!..

Воз остановился около широко раскрытых ворот большого постоялого двора, где светился огонек, и мужики устанавливали воза.

— Дяденька, дяденька, много ли времени-то будет? — спрашивала Оля.

Ей очень хотелось узнать, долго ли они проспали и далеко ли отъехали.

— Да уж за полночь, девонька… Ну идите в избу, отогрейтесь мало-мало, за тепло не возьмут.

— Дяденька, а мы далеко от города-то отъехали?…

— Ишь, у тебя барыня-то строгая: много ли отъехали, спрашивает! — засмеялись мужики.

— Значит, отчет подай, скоро ли вез!..

— Да полно вам глумиться-то, — остановил их дедушка Михей. — Почитай верст двадцать пять отъехали, девонька, не меньше.

— Ну-ка идите. Веди братишку-то в избу, вишь, как его шатает!

В большой избе, освещенной лучиной, ярко горевшей в светце [21] Свете́ц — подставка для лучины. , было и душно, и жарко. Жене так хотелось спать, что Оля, поспешно сдернувшая с нее картуз при входе в избу и истово помолившаяся на образа, прямо обратилась к красивой молодой женщине, хлопотавшей у стола, с просьбой показать, где бы им с братишкой лечь спать.

— Обмерзли, чай, болезные? Вы чьих будете? Ишь, какой маленький да беленький паренек-то, ровно барчук… Ну, лезьте уж на печку, на мое место, я пока мужиков кормить стану. А ужинать-то не хотите разве?

— Спаси тебя Господи, тетушка, — отвечала Оля. — Есть у нас хлебца, пожубряем маленько да и спать.

— Я спать только хочу, есть не хочу, — сонным голосом проговорила Женя.

Долгое пребывание на воздухе совсем ее опьянило, и она сразу же заснула, как ни непривычно было спать в одежде и на печке, где было и жарко, и пахло чем-то кислым. Оля, желая избежать расспросов, тоже сразу завалилась спать, закусив на печке яйцами и хлебом из котомки.

Девочки проспали долго. Оля хотя и слышала, как вставали обозные мужики, но решила, что вряд ли они согласятся везти их дальше, не узнав доподлинно, кто они и откуда идут. А этого она боялась больше всего. Их могли принять за беглых крепостных и отправить к становому. Поэтому она притворилась, что крепко спит, и мужики, рассчитавшись за ночлег, отправились дальше.

— Вы чьих же будете? — был первый вопрос хозяйки, когда наши путницы встали.

Но Оля так истово молилась утром, такие клала низкие монашеские поклоны, что когда рассказала, что она из монастыря и ведет брата, гостившего у них, к бабушке в монастырь к Троеручице, то все поверили, и когда девочки уходили, накормленные горячими щами и разными горячими пирогами, хозяйка не только не взяла с них денег, но еще сунула пять копеек медью на свечку Пречистой Богородице.

Днем они заходили раза два погреться в избы попадавшихся по дороге деревень, где их опять обо всем расспрашивали; но Оля так бойко рассказывала о монастырской жизни и о том, что они с братишкой сироты, что любопытные вполне удовлетворялись и их очень ласково провожали с пожеланием доброго пути. К вечеру они добрались верст за восемнадцать в большое торговое село, где и направились к постоялому двору.

Здесь вместо молодой приветливой хозяйки оказалась сердитая неразговорчивая старуха, сразу потребовавшая с них деньги вперед.

— Да мы, тетушка, ужинать не будем, — бойко было начала Оля.

— А мне все равно, у нас постоялый двор, даром пущать мы не обязаны, — угрюмо возразила хозяйка.

— Да у нас, баушка, и всего-то пятачок, — отвечала Оля и, сердясь, толкнула Женю, которая раскрыла было рот возразить.

Старуха заметила, должно быть, этот жест, потому что окинула их снова очень подозрительным взглядом.

— Давай пятак… да лезь на полати. Парня-то к стене положи, чтобы не слетел, — сказала она, протягивая руку. — Вишь, одежда-то какая, ровно барчата… а денег, вишь, нет, — ворчала она сердито.

— Ишь, ведьма какая злющая, — шептала Оля Жене, когда они, забившись в угол на полатях, принялись за свой скудный ужин. — Еще приставать начнет, не поверит… Того и гляди с ней в стан попадешь.