Елена Ильина-Пожарская - Так они жили

Ночь. У беленькой постельки мечущейся в бреду Жени сидит высокая фигура врача, и рядом возле него стоит бледный Сергей Григорьевич, поддерживая совсем измученную Ольгу Петровну. Марья Ивановна по приказанию врача что-то приготовляет у комода.

— Ну что? Есть надежда? — спрашивает отец, тревожно смотря на доктора.

— Воспаление захватило оба легких, — отвечает тот. — Но, по моим расчетам, сегодня должен наступить кризис.

— И что же тогда?

— А тогда или спасена, или…

— Господи, спаси, Господи, не попусти! — молит измученная мать.

И снова тишина.

Мария Ивановна подходит к постели с лекарством. Доктор жестом отстраняет ее.

— Подождем, кажется, засыпает…

В самом деле, дыхание спящей становилось как будто ровнее.

Доктор попросил всех уйти из комнаты, чтобы не было душно, и сказал, что останется при больной сам.

Сергей Григорьевич увел Ольгу Петровну, а за ними вышла и Мария Ивановна. В следующей комнате у двери стояла пригорюнившаяся Оля. Она все это время страшно мучилась угрызениями совести, что из-за нее Женя простудилась и заболела. И напрасно родители девочки, приехавшие сейчас же по получении письма, успокаивали ее, что никто на нее не сердится и не обвиняет ее.

Сергей Григорьевич несколько раз допрашивал Олю об их житье у сестры, и в нем все больше и больше разгорался гнев на эту бессердечную женщину.

Оля рассказала также и все, что слышала от Жени об истории ее жизни у родителей и бабушки. Из всех этих рассказов можно было вывести одно: девочку никто не понимал, ее скрытность являлась последствием оскорбленного чувства справедливости, и в душе они должны были гордиться своей дочкой, а не считать ее неисправимым нравственным уродом.

И с отчаянием в душе припоминали отец и мать, как часто они бывали несправедливы к своему дорогому умирающему ребенку, какие муки должно было выносить это замученное сердечко. Полными слез глазами они порой переглядывались между собой и, не смея шевельнуться, все прислушивались к жуткой тишине, наполнявшей ту комнату, где решался теперь великий вопрос о жизни и смерти.

Кризис наступил. Из комнаты больной вышел доктор.

— Спасена!.. Воспаление разрешилось! — радостно сказал он.

— Я к ней пойду! — воскликнула мать.

— Только не сейчас. Она теперь спит. Это благодетельный сон.

— Слава тебе, Господи! — перекрестилась Оля, а за ней и все.

Решено было ждать пробуждения Жени, никто не хотел до него расходиться.

И как же радостно было это пробуждение! Я думаю, о нем рассказывать нечего.

Фанабе́рия — кичливость, чванство, спесь.

Верста́ — старая мера длины, равная 1,06 км.

Имеются в виду слуги, дворня.

Пя́лечница — вышивальщица на пяльцах.

То есть с двумя рядами окон, расположенных друг над другом.

Имеется в виду легенда об архиепископе Гаттоне, который за свои прегрешения был растерзан стаей крыс.

Речь идет об освобождении от крепостного права.

Ба́рщина — даровой труд крестьян на помещичьей земле.

Отку́тать — открыть, выстудить ( простореч. ).

Фельдфе́бель — звание старшего унтер-офицера в дореволюционной армии.

Казаки́н — двубортная верхняя одежда.

Арши́н — старинная мера длины, равная 0,71 м.

Бонбонье́рка — коробка для конфет.

Искаженное от форе́йтор — кучер.

Клироша́нка — монастырская послушница, поющая на клиросе.

Рядно́ — холстина из грубой льняной пряжи.

Ба́рка — плоскодонное речное судно, разновидность баржи.

Скарб — домашние вещи, пожитки.

Ре́гент — дирижер церковного хора.

Поско́нный — сделанный из грубой полотняной холстины.

Свете́ц — подставка для лучины.

Подо́йник — ведро для дойки.