Елена Ильина-Пожарская - Так они жили

— Мне есть не хочется, спасибо, Каля.

— Ну, это так кажется. Где же есть не хочется; завтракали-то когда? Вы только попробуйте, да поскорее: того и гляди, аспид-то наш, экономка, накатится; поди у нее брюхо болит, что чулан не заперт.

Женя без всякого желания откусила кусок пирожка. Но он был так вкусен, что сразу пробудил ее аппетит, и она живо начала уписывать все, что было принесено в салфетке Аскитреей.

— Ну вот и хорошо, кушайте на здоровье. Ишь ведь, и свечечки не дали. Страшно, поди-ка, сидеть-то?

— Угу… — отвечала Женя с полным ртом, но присутствие девушки и ее доброта вернули ей смелость, и она чувствовала себя спокойнее.

— А вы скоро уйдете?

— Вот докушаете, а я потом косточки унесу… Да и еще прибегу: скажу, что за нитками в сундук сходить надо. Ведь мартерьял-то у меня на руках, я у себя в сундуке и храню. Кому ниток или бумаги не хватает, даю.

— А я опять одна останусь? Здесь крысы… Каля, милая, я боюсь!

— Крысы? А что их бояться? Подождите-ка я вам палочку подам. Как побегут, так и постучите в стенку. Они и разбегутся. Они вас больше еще боятся, чем вы их.

— Вы скоро придете? — спросила девочка робко, гладя Аскитрею по ее худощавому лицу.

— Ах вы моя пташечка золотая! «Вы придете?» — говорила растроганная девушка, ловя и целуя маленькие пальчики Жени. — «Вы придете?» Мне, холопке, «вы» говорите… И отчего это, барышня, и в вашем роду разные бывают? Одни добрые, анделы чистые, а другие хуже чертей. Отчего это бывает?

— Не знаю, — протянула девочка.

— Барышня, золотая, а что я вас спрошу. Только вы никому-никому не сказывайте. Не слыхали вы насчет… Насчет того, что нам воля будет? Освобождение [7] Речь идет об освобождении от крепостного права. ?

— Я здесь не слыхала… А в Англии, у тети Ани, говорили, что будет какое-то освобождение, только я ничего не поняла. Хотите, я маму спрошу?

— Храни Бог, барышня, матушка, и не заикайтесь, за это что и будет! Вон у Максима Петровича лакей поболтал этак-то… Ну его в солдаты не в зачет и хотели сдать. Уж насилу мать упросила. Да бреет он хорошо, барин и пожалел… Ну а выпороть — выпороли.

— Да я спросила бы так, от себя.

— Нет, уж лучше не спрашивайте, а если так что услышите, так скажите.

— А ведь хочется вам на волю? — спросила Женя.

— А вам, барышня, из чулана хочется? Да и то ведь вас на часы посадили, а не навек. Господи, дохну́ть бы только вольной-то волюшкой, а там бы хоть и умереть. Батюшки, что-то ступеньки заскрипели! Не идут ли? Давайте, барышня, салфетку-то… Я за дверь спрячусь. Если отворят, я и шмыгну, пока они к вам подойдут.

По коридору послышались шаги, и за дверью мелькнул огонек.

Аскитрея притаилась за дверью и, когда нянька с сальной свечкой в руках, а за ней экономка с ключами вошли в кладовую, девушка ловко шмыгнула за их спинами за дверь, так что никто не успел ее заметить, хотя экономка и повернулась, заслышав шорох.

— Ну что, насиделась? — заговорила нянька. Ну вот тебе, матушка, вышло от бабушки решение: свести тебя в детскую, дать чаю и поесть и оставить тебя там, а на глаза тебя сегодня принимать не хочет. Завтра, значит, попросишь прощения, и все это прикончится. Ну, слезай, слезай, сударушка!

И нянька помогла Жене слезть с подушек. Девочка щурилась от света и немножко пошатывалась, когда пошла за нянькой.

Экономка гремела ключами и ворчала:

— Ну вас, только подушки перекидали, убирай за вами.

Только что успели забыть приключение с портретом, как Женя опять провинилась совершенно неожиданным для себя образом.

После истории с портретом Женя приобрела большую популярность среди дворни.

— Барышня, идите-ка, что я вам покажу, — звал ее мальчик садовника и показывал ей то хорошенькое гнездышко, то куст красивых осенних цветов.

— Нате-ка яблочко, — говорил старший садовник.

— Барышня, Женюшка, вам Антипыч лепешечку спек, — заявляла где-нибудь в уголке Аскитрея.

К ней шли с вопросами, с просьбами, насколько она могла в них помочь, и только экономка косилась на эту неподходящую дружбу «с холопами», считая себя гораздо выше их, так как была внучкой пономаря.

Но бабушке и она не ябедничала. Это происходило оттого, что ей не хотелось ссориться с нянюшкой, с которой она давно вела дружбу и нередко занимала у той по два, по три рубля.

Гриша и Надя, немного сконфуженные тем, что Женя напрасно пострадала, старались тоже ласковее относиться к сестре, словом — в детской восстановились мир и спокойствие. Женя чувствовала себя куда лучше, чем по приезде. Со старшими ей приходилось видеться реже. Погода установилась, и отец с матерью и с бабушкой часто уезжали в гости или принимали гостей, а при них детей в парадные комнаты не звали.

Однажды утром Женя отправилась с книжкой на берег озера, за садом, где у нее около купальни был любимый тенистый уголок, о существовании которого не знал Гриша и поэтому не мог туда явиться и мешать ей читать, приставая с разными играми.

Читать Женя очень любила, но ей редко удавалось достать новую книжку. Привезенные из Англии она успела выучить почти наизусть, а тратить деньги на книги, да еще детские, отец считал непозволительным мотовством.

Здесь же, у бабушки, она нашла целый склад старых рыцарских романов, сочинений Лажечникова, Ломоносова, Озерова и других и толстые тома сборника «Сто русских литераторов», где были такие чудесные рассказы и такие смешные картинки.

Никто не обращал внимания, что девочка целые дни сидит, уткнув нос в книгу, а нянька даже поощряла это, хвастаясь тем, что ее барышня «все в книжку смотрит».

Шкаф был не заперт, стоял в коридоре около чулана, где она когда-то сидела, и никто им не интересовался после того, как умер младший брат Сергея Григорьевича, тративший на книги все свои деньги.

Вот и сегодня, захватив с собой «Последнего Новика», начатого еще накануне, Женя приготовилась им наслаждаться в тиши, да еще с полным карманом яблок-скороспелок, которыми ее угостил садовник. И Женя читала с увлечением, не отрывая глаз от книги. Кругом было тихо и хорошо, как бывает в первые осенние дни.

Но вот где-то послышалось сперва тихое всхлипывание, а потом и громкий плач.

Девочка подняла голову и стала прислушиваться.

Плач был все назойливее и ближе. Наконец, на озеро из-за камней вынырнула с шумом стая гусей, потом — уток, и с громким кряканьем обе стаи поплыли по воде.

Плач на минуту прекратился. Заплаканный голосок кричал:

— Ну вас, окаянные, ути, ути, ути… Идите же, не отставать! Куда ты, желтобрюхий? — и слышно было, как в воду тяжело плюхнулся неповоротливый утенок.

Сперва все замолкло, потом снова раздался сперва тихий, назойливый, а затем и громкий плач с причитаниями.