Вильям Бюснах - Подкидыш

Жильбер, которому в это время было около трех лет, сделался предметом особенных забот сестры Перпетуи. Это был настоящий чертенок. При малейшей его шалости худой палец воспитательницы поднимался над его вздернутым носиком, серые глаза становились сердитыми и раздавался гневный голос:

— Погоди, вот познакомишься с моей плеткой!..

Несмотря на усиленные розыски, комиссару Гробуа не удалось напасть на след незнакомки, покинувшей ребенка в гостинице «Дофинэ», и о мальчике совсем забыли. Но госпожа Мондетур не забыла о несчастном подкидыше. Она всем сердцем привязалась к этому маленькому существу и сожалела, что не может сделать его приемным братом своей Лилины. Благодаря влиянию комиссара, двери приюта были перед нею раскрыты, и она, как только позволяло время, в сопровождении своей маленькой дочери приходила навещать Жильбера. Завидев мальчика, добрая женщина неизменно встречала его тем же восклицанием, которое вырвалось у нее при первом знакомстве, когда она впервые увидела его барахтающимся на кровати в восемнадцатом номере своей гостиницы:

— Ах, какой херувимчик!..

И это была истинная правда. Даже одетый в жалкую приютскую одежонку, мальчик резко выделялся среди других бедных детей своей красотой, полным розовым личиком и пышными черными волосами, со всех сторон выбивавшимися из-под шапочки.

— Он скоро перерастет Лилину, хотя ей идет уже четвертый год, — говорила госпожа Мондетур сестре Перпетуе.

— Дурная трава! Дурная трава! — бормотала та, уводя в положенное время своего воспитанника.

Но скоро Жильбер должен был лишиться этих нежных ласк. С каждым новым посещением госпожа Мондетур, всегда такая радостная и веселая, казалась все более печальной и похудевшей. Обнимая Жильбера и передавая ему лакомства, бедная хозяйка гостиницы заглушала в себе вздох, вспоминая то, что говорила ей Октавия, когда не советовала оставлять подкидыша у себя. В жалком приюте, где он находился, у Жилбера по крайней мере было хотя бы самое необходимое, тогда как Бог знает что ожидало бы его в гостинице «Дофинэ». И слеза, которую мальчик, оторвавшись от сладкого пирожка, осушал поцелуем, скатывалась по щеке госпожи Мондетур.

Наконец в одно из воскресений вдова хоть и появилась в свое обычное время, но пришла одна и без шелкового платья и шали. Едва Жильбер очутился в ее объятиях, как женщина разразилась слезами.

В самом деле, неудачи преследовали ее! Дела шли так плохо, что она смогла принести мальчику только два дешевых леденца. Долги увеличивались; кредиторы грозили продать ее имущество, и, чтобы уплатить в срок, она была вынуждена заложить все вещи, имевшие хоть малейшую ценность — в том числе и шелковое платье и шали, которыми очень гордилась.

Госпожа Мондетур облегчала душу, рассказывая мальчику о своих горестях и печалях. Глядя в большие глаза Жильбера, устремленные на нее, бедная женщина представляла себе, что он понимает ее, разделяет ее заботы. Действительно, не увидев Лилину, ребенок догадался, что у его добрых друзей горе. И, поднеся ко рту одну из конфеток, принесенных госпожой Мондетур, он медленно протянул ей другую:

— Для Лилины… Я хочу!..

Эта фраза заставила женщину невольно рассмеяться. Она нежно обняла его и сказала:

— Хорошо, голубчик, это для Лилины, потому что ты так хочешь. Но мы вернемся и принесем тебе много конфет!..

Больше она не приходила…

Гостиница «Дофинэ» была продана очень дешево. Госпоже Мондетур пришлось перехать к одной старой родственнице, жившей в провинции, и у нее не хватило мужества прийти в приют, чтобы последний раз поцеловать бедного Жильбера, которого теперь покидала и она.

Под суровым присмотром сестры Перпетуи мальчик кое-как дорос до пяти лет. Тогда он вышел из-под надзора «сестры Плетки», как он прозвал ее, хотя несмотря на угрозы ремень грозной плетки ни разу не коснулся его.

Теперь у Жильбера была кровать в том дортуаре [3] Дортуа́р — общая спальня в воспитательных заведениях. , которым она не заведовала. Он учился в классе сестры Жеральдины, высокой блондинки с попорченным оспой лицом, заставлявшей своих учеников учить нараспев: «Б и А — БА; Б и Е — БЕ; Б и И — БИ. БА, БЕ, БИ».

Иногда под этот ритмичный шум сестра Жеральдина начинала дремать. Тогда ребятишки предавались веселью. Начинался бешеный хохот, стрельба бумажными шариками, и сестра поневоле просыпалась.

— Тише, дети! — кричала она, открывая глаза.

И большая черная линейка яростно стучала по пюпитру. Не поднимая глаз, сестра Жеральдина неизменно прибавляла:

— Я уверена, что всему виной Жильбер!..

Чаще всего она не ошибалась. Виновный, пойманный на месте преступления, не имел даже времени слезть со стола, на котором он плясал, топал ногами и выделывал разные штуки, рискуя сломать себе шею.

Ах, этот Жильбер! Если шум переходил в драку, он был в самом центре свалки, красный, растрепанный, награждающий своих противников градом ударов. Сестра Перпетуя, когда ей рассказывали о его проделках, грубо хватала мальчика, выгоняла его в коридор и начинала бранить.

— Негодный мальчишка! — говорила она ему. — Ведь ты уже большой! Уверяю тебя, что если ты не исправишься, то познакомишься вот с этим!

И показывала ему плетку, висевшую у ее пояса, которая раньше так сильно пугала его. Но теперь Жильбер, хотя и казался с виду очень испуганным, внутренне забавлялся, прекрасно зная, что грозное оружие никогда не будет пущено в ход.

Однако как ни добра была сестра Перпетуя, в конце концов Жильбер поднял против себя целую бурю негодования, которая разразилась в одно из воскресений после обеда. Мальчик уписывал за обе щеки тонкий ломтик хлеба, когда сестра Плетка, сидевшая в саду на скамейке, сделала ему знак, чтобы он подошел к ней. Жильбер прекрасно знал причину ее сильного раздражения, и поэтому, исполняя ее приказание, он приподнял плечо и локоть, делая вид, что защищает себя от удара.

Перпетуя, дрожа от гнева, строгим тоном начала:

— Сударь…

Удивленный таким вступлением, Жильбер изумленно посмотрел на монахиню. Он не ожидал услышать строгое вежливое обращение вместо тех бранных слов, которыми она имела обыкновение осыпать его. В первый раз мальчик почувствовал, как его сердце забилось от страха. А сестра, обрадованная действием своей новой тактики, продолжала тем же тоном:

— Сестра Жеральдина только что говорила мне о вас. Вы — заводила в классе. Скоро год, как вы перешли к ней. Сначала она считала вас очень способным, так как вы выучили все буквы за очень короткое время. Но какие успехи вы сделали с тех пор? Ведь нельзя же считать ими ваши шалости! А вы только и умеете, что шалить. Ах, да!.. Вы умеете еще вырезать из бумаги кукол и прикреплять их к потолку хлебными шариками. Такой большой мальчик, как вы! Стыдно!..