Наталья Гандзюк - Подкидыш, или Несколько дней лета

Его проиграли в карты и выбросили из окна поезда.

Дети тоже играют, и их игры серьёзны. Их шапки становятся сумками, пупсы – детьми, а сами они – папами, мамами, невестами, женихами, продавцами, искателями кладов, ловцами кошек, покровителями пчёл, врачами, волшебниками… Они делают крыс из травы, привязывают их к лескам, и затаившись в засаде, пускают их через пешеходные дорожки. Они делятся на казаков и разбойников. Казаки убегают от разбойников, оставляя за собой стрелочки мелом, в чужие, летние, бесконечно далёкие дворы.

Игры собирающихся по пятницам взрослых мужчин тоже были разнообразны. Они ехали в аэропорт и покупали билеты на ближайший рейс в любой город, где они ещё не были. Возвращались всегда в воскресенье вечером, обновлённые, пахнущие воздухом иных широт. Они посещали бани, клубы, публичные дома, любили вкусно поесть и выпить. Всё что можно было взять напрокат, они брали напрокат – мотоциклы, лошадей, женщин, воздушные шары…

Зачем они решили поехать к морю на целую неделю? Зачем купили билеты на поезд? И чего они не полетели? В поезд они взяли пива и к пиву. Где-то на середине дороги вынули карты… Ставки росли, и к всеобщей радости и нарастающему возбуждению, кто-то придумал выбросить проигравшего из окно скорого. Его звали Андрей Никитин. В тот момент он ещё помнил своё имя, возраст, национальность, семейное положение, профессию и всё остальное. Была ночь. Лил тёплый летний дождь. Из настежь раскрытого окна затормозившего поезда вывалился человек и покатился по откосу вниз, в ложбину, а поезд, сотрясаясь стуком и пьяным смехом, исчез.

Бывает прохладное лето с дождями, сочной зеленью и бархатной землёй. Воздух промыт и пропитан букетами ароматов. Часто такое начало лета сменяется испепеляющей жарой, но пока… серебряные дожди крупным и мелким сеяньем орошали, питали и радовали. В деревнях развезло дороги. Утки и гуси, пробираясь к озеру, тонули в грязи. Ноги и животы коров и коз были в тёмной глазури, будто их макнули в шоколад. А в городах… но о городе позже.

Первым, что увидел Андрей очнувшись, было небо. Облака светились так ярко! От света болели глаза. Листва над головой блестела. Каждый лист, отшлифованный дождём, тоже сверкал. Трава вокруг сплошь была покрыта каплями. Они переливались, и от этого тоже было больно. Сильно болела голова, может от звуков? Земля гудела и сотрясалась. Было слышно, как возятся и ползают жуки. Птичье пение наполняло ужасом. Он слышал, как растёт трава, а когда опять пошёл дождь, падение капель и столкновение их с землёй наполнило его таким грохотом, что он плотно закрыл уши ладонями, но звуки вползали в щели между ушами и пальцами. Каждый цветок, каждая травинка излучали слабый свет. Воздух тоже переливался. Из его рук лучи тоже выпархивали, как маленькие птички, в такт бьющейся крови. Захотелось в темноту. Он попытался встать, но не смог. Тогда он перевернулся на четвереньки и пополз в сторону леса. Временами выходило солнце, и он терял зрение от яркости его. Под лапами елей он опять лёг и попытался думать, но думать не получилось. Нарастающий рёв проходящего мимо поезда поверг его в ещё большее недоумение, и он уполз ещё глубже, в лесную густоту.

– Кузьмич! Кузьмич! Дома ты?

– Дома. Как раз завтракать собираюсь.

На летней веранде маленького хутора кипел чайник, и жарилась яичница. Чуть дальше, минуя прихожую, в небольшой комнате, залитой утренним солнцем, стоял добротный стол, застеленный клеёнкой, и несколько стульев. Возле стенки, завешенной гобеленом с оленями, покоилась старая железная кровать с набалдашниками. Хлеб был уже нарезан, и на белоснежной тарелке звенел зелёными перьями только что сорванный лук.

– Сейчас чай заварю, – Иван Кузьмич, пожилой седовласый мужчина среднего роста, с умным ироничным взглядом, небольшим пузиком, чуть торчавшим под светлым жилетом, в светлой шляпе, неторопливый, обстоятельный, был очень рад визиту друга. Тот заходил нечасто. По возрасту ровесник Кузьмича, но внешность у него была незначительная. Он был мелковат, худощав, горбился, как будто прятал что-то в грудной клетке или под шеей, но зато волос у него было много, и они всё не седели.

– Да, Семёныч, – шутил Иван Кузьмич, – так и останешься ты юношей. Юношей и помрёшь.

– Не торопи, успею повзрослеть, всё будет. А где Надежда Васильевна?

– Чуть свет в огороде топчется. Мужу ласка нужна, внимание, а он на грядках.

– Как здоровье, как хозяйство?

– Семёныч, давай кушать, потом о здоровье.

На мгновенье за столом воцарилась тишина. Слышно было только тиканье часов, звон вилок, цепляющих яичницу, хруст зелёных луковых перьев, пережёвывание, скрипы сочленений челюстей, встреча зубов и шмыганье носов от разогрева и довольства. Запивали яичницу сладким чаем с белым хлебом. Корки размачивались и аккуратно рассасывались, и казалось, этот праздничный завтрак длится уже очень давно…

– Ну, а как дети твои? Кто приедет летом-то?

– Не знаю, Семёныч, может кто и доедет. Взрослые они уже. У каждого – своя жизнь.

– Это хорошо.

– Хорошо! Вырос – долой из гнезда! Ищи себе сам пропитание. Светка что-то не звонит давно, видимо у неё всё в порядке. Антон недавно приезжал дня на два.

– Слушай, а я что-то не помню, внуки у тебя есть?

– Нет пока. Слушай, Семёныч, ты козу мою можешь зарезать? Вчера мокрой травы наелась и раздуло её. Ничего не помогает, в сарае лежит. Так пока не померла – зарежешь?

– Само собой, Кузьмич. А вот ты скажи, если бы тебе Бог сына ещё одного послал, в твоих-то годах…

– Семёныч! Да неужто Клавка брюхата? – последовал долгий раскатистый смех. Да как ты на неё влез-то? Располнела же баба! Ну, брат ты молодец, библейский ты человек, ветхозаветный!

– Подожди, Кузьмич, не о том я… Тут такое дело… Нам одного хлопца некуда девать. На вид лет тридцать с гаком, как твоему Антону. Приполз в деревню на четвереньках, откуда – непонятно, как с неба свалился. Не помнит он ничего… Папироса есть у тебя? Ни откуда родом, ни имени, ни отца с матерью. Зашибся видно, бывает такое, слыхал. Говорят, со временем, вернётся память, восстановится, а пока приютить надо. К себе взять не можем – у нас полный комплект, некуда брать. А вы всё равно одни. Может, возьмёте? На время, покуда память не вернётся? Он вроде на вид парень здоровый. По хозяйству поможет.

– Стёпа! Да как же так! Человек же не котёнок. Это котят подкидывают. А парня надо отправить туда, откуда пришёл.

– Из леса он пришёл. Что, в лес отправлять?

– А вдруг он совершил чего? Преступление…убил кого, и притворяется, что не помнит. Прибьёт нас с Надюхой и всё.

– Может он чего и совершил, так что, на улице теперь ему жить? Ты хотя бы на него посмотри!

– Ох, Стёпа, что с того, что посмотрю? Где он?