Джин Монтгомери - Ищи на диком берегу

Захар взял шкуру в руки и стал разглядывать ее при белом дневном свете.

— Бобровая, — почтительно произнес Кирилл. — Эту хоть сейчас к скорняку. Хороша, правда?

Захар гладил плотный, блестящий, черный как смоль мех. Мех так и струился под его пальцами, бархатистее бархата, нежнее сливок. Захар прижал мех к щеке, зарылся в него лицом и заурчал от удовольствия.

— По-моему, грех убивать такого прекрасного зверя.

— Для этого компания и обосновалась здесь, Захар. За одну такую шкуру китайцы дадут сотню рублей, если не больше. На одну шубу нужно до пятидесяти шкур. Может быть, вот эта пойдет на императорскую шубу. — Кирилл взял шкуру у него из рук и снова повесил ее. — Калан теперь попадается все реже, охотникам приходится идти за ним все дальше и дальше.

Кирилл кликнул сторожа, и они ушли.

От пакгауза они спустились еще ниже — к большому, открытому с обоих концов сараю, в котором хранились лодки. Под навесом гуляли сквозняки, пахло зеленым мхом и водорослями. На стенах висели охотничьи снасти и одежда. Байдарки свисали над самой водой. Кирилл показал Захару камлейку — непромокаемую одежду из тюленьих кишок и муклуки — сапоги из кожи морского зверя. Были здесь и ярко раскрашенные деревянные шляпы-козырьки для защиты от дождя, гарпуны с прикрепленными к ним ремнями из моржовой кожи.

— Всю эту снасть придумали алеуты, — сказал Кирилл.

Захар помог ему снять со стойки видавшую виды серую лодку.

— Байдарка, — сказал Кирилл. — Алеуты делают их из сивучьих шкур. Шкуры натягивают на шпангоут из плавникового леса.

Узкая лодка длиной в четыре человечьих роста покачивалась на воде легко, как чайка. Вся она была обтянута плотной сероватой кожей, посредине — два люка. Вокруг каждого люка кожаная обшивка собиралась складками на манер воротника с пропущенным сквозь него сухожильным шнуром.

— Садишься в нее и затягиваешь шнур вокруг пояса, — объяснял Кирилл. — Чувствуешь себя уютно, словно младенец в пеленках.

Захар глядел на байдарку как зачарованный.

— Давай прокатимся, а?

— Нет, это не по моей части. Попроси лучше Илью. Рано или поздно тебе все равно придется познакомиться с охотой на бобра. Илья охотно возьмет тебя с собой в любое время, его хлебом не корми — только дай поохотиться.

— Вот оно что! — рассмеялся Захар. — Ладно, тогда я попрошусь к нему.

ыл один из тех редких погожих дней, когда сумеречный полусвет в Ново-Архангельске на несколько часов сменяется бледным солнечным светом. В лодочном сарае Илья и Захар готовили байдарку к плаванию.

Рядом с сиденьем первого гребца Илья приладил гарпуны, аккуратно уложил ремни кольцами, чтобы в нужный момент они разматывались легко и гладко. В передний люк лодки сунул метательную дощечку со стрелами.

— Когда собираешься на морского бобра, ружья ни к чему, — сказал он. — Да я и не надеюсь его повстречать, не сезон.

Но снасть всегда держу под рукой, на случай чего. — Его смех гулко отдавался в лодочном сарае. — Залезай.

Захар натянул шапку на уши и скользнул в задний люк байдарки. Он уселся на подстилке из свернутой тюленьей шкуры, вытянул ноги. Поправил капюшон камлейки и затянул вокруг пояса сухожильный шнур люка — маут. Тонкая, гибкая полоска шнура подавалась при дыхании.

Илья забрался в передний люк.

— Пошли!

Одновременно погружая в воду двухлопастные весла, они вывели байдарку из-под навеса в гавань.

Они миновали пустынную верфь, прошли мимо лихтеров, которые покачивались на дышащей зеленой груди бухты, мимо больших кораблей, стоявших на якоре. Морские птицы с криком кружились над их головами в блеклом солнечном свете.

Когда байдарка пересекла невидимый створ гавани, Захар стал ощущать сквозь тонкое дно лодки стремительное движение воды при каждом гребке. Всего несколько слоев кожи отделяли его от бездонной глубины. При этой мысли у него холодок пробежал по коже.

— Илья, ты говорил, что алеутские охотники далеко уходят на этих своих байдарках…

— Ну да, за тыщу миль, за тыщу двести. — Илья бросал слова через плечо в ритме гребли.

— А если байдарка даст течь?

— Тогда греби к берегу что есть сил! — Илья заржал. — Алеуты всегда держатся в виду берега. Но когда у них худо с мясом, приходится уходить за тюленем далеко в море — до самых островов Прибылова. Живут они почти все на Алеутских островах, а в этих местах не селятся — боятся колошей как огня. Перед охотничьим сезоном я сам к ним езжу, вербую охотников.

Они гребли в свободном ритме, без видимых усилий, но лодка быстро скользила вдоль изрезанного побережья с его бесчисленными фьордами и маленькими бухточками. В некоторых бухтах берег, покрытый галькой, отлого поднимался навстречу еловым и тисовым лесам, стоявшим сплошной могучей стеной. Сквозь пятна снега проглядывал сочный, зеленый подлесок. В иных местах отвесные скалы нависали прямо над водой. Величественные заснеженные поля простирались вдали от мрачных берегов и неугомонного моря.

Захар думал о том, что и отец, наверное, уже видел все это великолепие. Ему представилось, будто отец сидит на заснеженном берегу и смеется, запрокинув голову, откидывая прядь волос со лба.

Мыслями Захар вернулся к той поре, когда ему было лет пять-шесть — хорошее это было время. Мать была еще жива, отец еще не ушел из дому. Захар помнит, что отец тогда помогал строить дом на песчаной прогалине у реки. В один весенний воскресный день отец повел его на стройку. Там было пустынно. Штабеля бревен на солнцепеке пахли смолой.

Когда они добрались до этого места, у Захара уже подвело живот от голода. И тогда отец начал творить чудеса. Из-под полы куртки он достал маленький плоский котелок и послал Захара по воду, а сам тем временем развел костер. Как только вода закипела, отец стал доставать из своих бездонных карманов всевозможную снедь. Захар не мог оторвать восторженного взгляда от сияющих глаз отца. Доставая что-нибудь из кармана, отец всякий раз приговаривал: «Ну-ка, скатерть-самобранка!» — и выкладывал на расстеленную тряпицу яйцо, или краюху хлеба, или кусок мяса. И даже вынул маленькие фунтики с чаем и солью.

Отец казался мальчику самым замечательным чародеем на свете. Захар ликовал при каждом новом чуде и требовал: «Еще! Еще!»

Но всему приходит конец; и они принялись за крутые яйца, мясо с хлебом, обжигались горячим чаем — на вырубке у реки, где солнце превращало песок в крупчатое золото. Все имело свой неповторимый вкус, и они были счастливы безмерно.