Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— После урока зайди в учительскую.

Поскольку преподаватель больше ничего не сказал, Миши, немного подождав, сел на место. В классе шептались, поглядывая на него, и, пожалуй, он только сейчас впервые обратил внимание на своих одноклассников. До этого его интересовали только Гимеши и Орци да, может, еще двое-трое; ему всегда казалось, что в классе их всего пятеро. Парта его находилась у самой двери, и, войдя в класс, он сразу же за нее садился, на остальных учеников обращая внимание не больше, чем на траву да кусты на лугу.

Когда раздался звонок, он без пальто и шляпы помчался вслед за преподавателем, но ему довольно долго пришлось ждать у двери учительской.

Он все время думал о «предупреждениях», сердце его так сжималось, что он едва не терял сознание: может уже и отцу сообщили… О господи!.. Теперь его пересадят с первой парты… возможно, даже на последнюю. И он уже не будет сидеть рядом с Орци и с Гимеши больше не сможет дружить… Ведь к Орци его пригласили вовсе не потому, что он хороший мальчик, а из-за его хороших отметок, да и бабушка Гимеши никогда бы не позволила своему внуку дружить с плохим учеником…

В этом он чувствовал ужасающую несправедливость, перед ним открылась самая жестокая сторона жизни: он увидел самого себя как бы отделенным от своего места на первой парте. Все, что он имел до сих пор, принадлежало не ему, а месту, которое он занимал в классе. И совершенно все равно, кто именно его занимает. Тот, у кого хороший табель, может бесплатно учиться, жить и питаться в коллегии, пользуется особым расположением старшего по комнате, вниманием учителей, уважением Надя и имеет возможность заработать. От одной мысли, что он может потерять это место, сердце Миши переполнилось отчаянием.

Он стоял у дверей учительской, и голова у него кружилась. Он был бледен, сердце неистово колотилось. Когда дверь в учительскую открывалась, он каждый раз видел преподавателя Дереша, как тот в своем элегантном светлом костюме расхаживает с сигарой во рту или разговаривает, наклонившись к собеседнику, но к нему не выходит. Да и на что может рассчитывать отстающий ученик, которому угрожает «предупреждение»?

Мимо него прошел преподаватель Батори в коричневом пиджаке, плотно облегающем фигуру.

— Кого ты ждешь? — спросил он Миши.

Услышав суровый голос учителя, Миши испуганно поднял голову, губы его беззвучно шевелились.

— Господина Дереша, — пролепетал он наконец.

Ничего больше не спросив, Батори вошел в учительскую.

Миши уже был близок к обмороку, когда решительный тон учителя привел его в чувство, и теперь он вспомнил об отце, который наверняка бы не испугался и большей опасности. Ну и пусть «предупреждение»! В нем вдруг пробудилось упрямство: раз он последний ученик, так пусть уже будет самым последним! Ему все равно, какую бы отметку ему ни поставили, он будет знать ровно столько, сколько знает теперь, а если его лишат возможности бесплатно учиться в коллегии, он поедет домой и будет копать землю…

Миши горько вздохнул: он вспомнил, как в прошлом году потерял сознание, когда работал в поле. Правда, это был не настоящий обморок — у него просто закружилась голова, кровь отхлынула от лица, и все тело покрылось испариной, но он был даже немного этому рад: по крайней мере, все увидели, что это не нарочно и что его необходимо послать в Дебрецен, в коллегию, потому что дома от него все равно не будет никакой пользы.

Преподаватель Дереш вышел из учительской, держа в пальцах сигару. Он остановился возле Миши и, чуть наклонившись к нему, приветливо сказал:

— Послушай, Нилаш…

Он взял сигарету в рот и затянулся. От его костюма и сигары исходил приятный аромат. Нилаш поднял на преподавателя глаза и старался слушать и смотреть с такой преданностью, на какую был только способен.

— Скажи-ка, согласился бы ты позаниматься с одним мальчиком?

Миши не мог ответить, все закружилось у него перед глазами, ему показалось, что он сейчас взлетит. Все его опасения рассеялись, словно туман, он стоял как вкопанный и молчал.

— Каждую среду и субботу надо будет заниматься латынью и арифметикой с этим бездельником Дороги.

— Хорошо.

— Ко мне приходила его старшая сестра: бедняги, такая хорошая семья, известная фамилия, а этот лягушонок не хочет заниматься, все время отвлекается…

— Да, хорошо.

Дереш оглянулся на дверь кабинета директора: оттуда кто-то вышел.

— Так, значит, все в порядке. Договорись с ним и иди после уроков.

— Хорошо.

— Да… платить тебе будут два форинта в месяц.

С этими словами он повернулся и пошел в учительскую.

Маленький гимназист кинулся прочь от этого страшного места, где ему пришлось пережить столько тревог. Ноги у него дрожали. Даже заняв свое место за партой, он все еще не мог прийти в себя.

В классе ждали его с нетерпением.

— Ну, что там? — спросил Гимеши.

— Господин Дереш сказал, что я должен заниматься с Дороги.

Со второй парты к ним наклонился Барта, а затем подошел Танненбаум.

— Будешь давать уроки?

— Да, господин Дереш велел.

— А сколько будут платить? — спросил Танненбаум.

— Два форинта.

— Два форинта?

— Да.

— Ну, дружище, — сказал Гимеши, — теперь ты разбогатеешь, будешь зарабатывать пять форинтов в месяц!

Танненбаум серьезно сказал:

— Два форинта в месяц — это мало.

— Каждый день? — спросил Янош Варга.

— Только два раза в неделю: в среду и в субботу.

— Тогда ничего, — сказал Варга.

Миши посмотрел на Варгу — это был тот самый чистенький мальчик из Каллошемьени, который говорил, что у них каменный дом. Он всегда что-нибудь выменивал: пуговицу на стеклянный шарик, шоколад на перо.

Танненбаум взглянул на Варгу и сказал:

— Все равно мало. Пусть даже и два раза в неделю, но главное, что он его подготовит, а что такое теперь два форинта? Ведь одна краска стоит пять крейцеров!

— Это вполне приличная плата, — возразил Варга, — я знаю одного пятиклассника — он тоже за два часа в неделю получает два форинта, а ведь он в пятом классе.

— Да, но Нилаш-то будет заниматься не два часа, а два вечера.

— Все равно он больше двух часов не сможет заниматься, — горячился Варга, — в пять он должен читать газеты, и даже если он пойдет сразу же после обеда, то только в два часа будет у Дороги, там пробудет до четырех, не больше, потому что в четыре ему уже надо уходить.

— И даже тогда получается четыре часа, — сказал Танненбаум.

— Верно! — сказал Имре Барта, самый сильный мальчик в классе. — Танненбаум прав! — И он сжал кулаки.

Тут в разговор вмешались еще человека три. А Орци, уже надев пальто, так как следующим был урок пения, который он не посещал, потому что был католик, весело произнес: