Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— Что касается меня, думаю, заработай я самостоятельно два форинта, то в награду от отца получил бы лошадку в сто форинтов. — И, громко рассмеявшись, он вышел.

Смех Орци был громким, но таким добродушным, что никто на него не обиделся: он ведь не виноват, что его отец так богат.

Только Миши устало слушал и молчал, разобраться во всем этом он был не в состоянии. Он не знал, много это или мало, хватит ли у него времени или нет, справится ли он. Миши только чувствовал, что ужасно устал сегодня и самое лучшее сейчас — лечь в постель, чтобы не уснуть на уроке.

Вошел господин Чокняи, преподаватель пения, и мальчики разбежались по своим местам.

Когда все сели, Миши обернулся, стараясь увидеть Шандора Дороги, — до этого он о нем и не вспомнил. Казалось, он его немного знает, — тот сидит чуть ли не за последней партой, но отыскать его Миши никак не мог.

— Скажи, который там Дороги?

— Этот недоумок? — спросил Гимеши.

Когда преподаватель отвернулся, Гимеши приподнялся и стал искать глазами Дороги.

— Вон тот недоумок, у окна, на последней парте.

Теперь и Миши узнал Дороги. Однажды тот очень странно отвечал на уроке географии. Преподаватель просил его ответить хотя бы на один вопрос: где находится Константинополь? И он ответил, что в Африке.

Но теперь сидящий у окна мальчик показался Миши милым и серьезным.

— И вовсе он не недоумок.

— Недоумок, — тихо, но твердо сказал Гимеши, — по мне, все они — недоумки, кто там сидит.

Преподаватель пения закончил опрос и стал объяснять новый урок. Странный был этот господин Чокняи, самый странный из всех преподавателей. На уроке он держал себя так, словно был в гостях. Он был очень вежлив и то и дело повторял: «Прошу вас, прошу вас», но картавил, и получалось: «Пвошу вас…»

Это был единственный предмет, который Миши совершенно не понимал. Он никак не мог запомнить ноты. Только в одном он не сомневался: кроме него, никто не мог так красиво нарисовать скрипичный ключ; еще он мог пропеть, как песню, два-три упражнения: ми, фа, ми, ре — фа, ми, ре, до — ре, ре, соль, фа — там, фа, ми, ре, до… Это «там» очень ему нравилось, хотя он и не знал, что оно означает.

— Пвошу тишины, пвошу тишины!.. — затараторил рыжеватый толстячок Чокняи, и мальчики прекратили спор.

Учитель принялся объяснять то ли гаммы, то ли что-то еще, чего все равно никто понять не мог, да и не стыдился, что не понимает. Орци, конечно, всегда посмеивался над этими занятиями, он ведь даже на фортепьяно умел играть. И для него нотная грамота была сущим пустяком.

Когда пели псалмы, это еще куда ни шло. Миши знал их много, гораздо больше, чем другие ученики, потому что дома, в деревенской школе, они все время пели псалмы.

Миши знал, что у него нет слуха, и для матери это было большим огорчением, потому что сама она прекрасно пела, а отец был лучшим певцом в деревне, и где бы он ни был, каждое воскресенье ходил в церковь и пел — так, что просто дух захватывало.

Миши научился немного петь на старой мельнице дяди Дрофти, где они мололи свою пшеницу. Это была большая, крытая соломой мельница с конным приводом. Лошадь брали напрокат. Миши сидел на огромном колесе и кнутиком подгонял лошадь. Как-то после обеда он остался на мельнице один. Под монотонный шум жерновов Миши стал напевать, и вдруг сама собой появилась мелодия. Он сидел, задумавшись, на длинной спице колеса, довольный тем, что лошадь так послушно ходит по кругу. Вверху чирикали воробьи, а он напевал:

Мелодия пришла совершенно неожиданно, и это его так обрадовало, что он напевал ее до позднего вечера, пока не остановили мельницу и не выпрягли лошадь.

В то лето отец строил во дворе новый сарай. Однажды прекрасным летним вечером, когда стропила были уже установлены и обшиты досками, Миши забрался на самый верх и запел:

Мать сначала прислушивалась, а затем вышла из дома и взглянула наверх.

— Да ведь этот ребенок умеет петь! — воскликнула она, всплеснув руками, позвала его вниз и расцеловала.

Однако петь хорошо он так и не научился, особенно трудно было усвоить половинные, восьмые и шестнадцатые доли. Преподаватель, к величайшей гордости Миши, включил его в состав хора: у него оказался альт и он единственный в классе мог брать низкие ноты. В хоре было шестьдесят мальчиков, и в таком множестве голосов Миши все-таки удавалось кое-как подпевать. Бедняга Чокняи очень хорошо относился к Миши — ведь у него был такой хороший табель! Пятерку он ему поставил, но больше при всем желании сделать не смог: слух он Миши так и не развил.

Только в конце урока Миши пришло в голову, что к Дороги он сегодня пойти не сможет: сейчас будет обед, затем снова уроки. В пять надо идти читать газеты, потом ужин, а после ужина не разрешается выходить из коллегии…

В двенадцать часов, увидев, что Дороги сейчас уйдет, Миши окликнул его:

— Дороги!

— Дороги! Дороги! — подхватил Варга.

Состоялся школьный совет, и несколько мальчиков, стоя уже в пальто, с учебниками под мышкой, вместе решили, что Миши пойдет к Дороги только в среду после обеда.

Маленький Дороги стоял весь красный от смущения и не смел заговорить с Миши.

Да и Миши был смущен не меньше, чувствовал он себя очень непривычно и не мог себе представить, как это он будет кого-то учить.

Правда, в начальной школе он обычно проверял, как ученики выполняют домашние задания. Один раз ему даже здорово досталось от господина учителя: человек весьма вспыльчивый, он схватил палку, на которой носили кадку с водой, и ударил Миши по голове за то, что Карой Дрофти, подопечный Миши, не ответил урок. Голова у Миши так распухла, что стала величиной с арбуз. Мать страшно всполошилась и тут же послала за доктором, который в это время случайно находился в деревне.

За врачом отправился братишка Миши, тоже уже школьник. В сельское управление надо было идти мимо школы, возле которой как раз стоял учитель. Видимо о чем-то догадавшись, он окликнул мальчика и спросил, куда тот идет, а братишка так прямо и сказал, что идет за доктором, потому что голова у Миши распухла и стала как арбуз.

— Гм!.. Ну и умна же у вас мать! — сердито сказал учитель.

Он не пустил ребенка дальше, взял его за руку и пошел с ним навестить больного.

Миши и сейчас еще помнил, как он испугался, когда рядом с братом увидел учителя. Он не боялся, что ему снова влетит, но беспокоился, как бы учитель не подумал, что на него хотели пожаловаться…