Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— Где же твой лотерейный билет? — ткнув пальцем в бок Миши, спросил Орци.

— Отдал старику.

— А номер помнишь?

— Нет.

— Ну и осел! Разве так можно?

Они немного помолчали, поскольку на уроке латинского языка не всегда удавалось, пользуясь выражением господина Дереша, вести «приватные разговоры», но чуть погодя Орци опять наклонился к Миши:

— Знаешь, а ведь можно выиграть огромные деньги! Когда я сказал своему старшему брату Хенрику, что куплю на шесть крейцеров лотерейных билетов и, если выиграю четыре форинта, потрачу их на никелированные коньки, с этакими загнутыми носами, он воскликнул: «Что ты, голубчик! Вот если я займусь лотереей, то буду ждать большого выигрыша, четыре форинта и даже тысяча меня не устроят, мне подавай целое состояние…» А ты и понятия не имеешь, что такое лотерея…

Миши молчал, сжавшись в комок, точно ежик. Надо же, только теперь он понял, что ничего не стоит сорвать большой куш… А Орци хорош, раньше и не упоминал о лотерее, а теперь растравляет рану.

Он придвинулся поближе к Гимеши, к которому чувствовал сегодня особую симпатию, ведь тот из-за него ввязался в драку.

— Болит? — спросил Миши.

— Ну, если они меня разозлят, я им задам как следует, стукну головой об стену, так что…

Гимеши был очень мрачно настроен, и Миши, который всей душой тянулся к нему, оставил его в покое, боясь обидеть излишним участием.

На перемене Орци, зная о дружбе Миши и Гимеши, подошел к последнему.

— Гимеши, а Гимеши, наподдай как следует Миши, может, тогда он скажет номера своего лотерейного билета.

— А разве он выиграл?

— Да он говорит, что не помнит номеров.

— Неужели не помнишь? — протянул Гимеши, широко раскрыв свои увлажненные, раскосые, как у японца, безбровые глаза. Они смотрели на Миши с удивлением и обманутым доверием. — Я ему двину изо всей силы, тогда он вспомнит. С ним иначе не справишься, он ведь упрямый как осел, но у меня есть к нему свой подход: я подставлю ему ножку, он растянется во весь рост, а потом буду его колошматить, пока он не сдастся…

Миши сидел, молча улыбаясь. Ох, он готов был отдать что угодно, лишь бы забыть про лотерею.

— Скажешь или нет? — рявкнул Гимеши.

— Отстаньте!

— Я не какой-нибудь старикашка Назон! — кричал Гимеши, все больше горячась. — Выиграл ты или нет?

— Нет.

— Назови номера! Ну-ка? Не назовешь? Тогда я тебя тряхну, да так, что они из тебя сами посыплются!

Точно в шутку, но с горящими от возбуждения глазами он схватил Миши за шиворот и начал трясти.

— Брось, не дури, — чуть не плача, но мягко и добродушно запротестовал Миши.

— Скажешь или нет?

— Нет!

Тут Гимеши разозлился и, вцепившись в Миши, изо всей силы стукнул его головой о парту.

У Миши сперло дыхание.

— Не скажешь, не скажешь? — И Гимеши как бешеный продолжал его бить.

А Миши, ощущавший обычно боль в голове от малейшего прикосновения, вскочил не помня себя и двинул локтем в грудь маленького, тщедушного Гимеши, так что тот шлепнулся в проходе между партами. И некоторое время лежал неподвижно, широко раскрыв рот и едва дыша. Миши страшно испугался, побледнел и хотел помочь ему подняться, но Гимеши неожиданно вскочил сам и, как дикий зверек, набросившись на Миши, принялся, по примеру Сегеди, дубасить его кулаком по голове.

Их окружили мальчики. Миши, сначала не принимавший этой потасовки всерьез, распалился только после третьего, четвертого удара и тогда вне себя налетел на Гимеши, стукнул его наотмашь по лицу и, обхватив за плечи, сбил с ног. Почувствовав у себя под руками тоненькую шею противника, он стал сдавливать, сжимать ее, словно хотел оторвать голову от тела. Гимеши, правда, царапался, отбивался руками и ногами, но безуспешно; наконец Миши прижал шею Гимеши к полу, и, когда увидел, что бледное худенькое личико искажено диким гневом и ненавистью, но не молит о пощаде и враг, как птица, бьется в его руках, он поднялся на ноги и, сев за парту, горько разрыдался.

А Гимеши, пристыженный, тяжело дыша, с трудом встал. Столпившиеся вокруг гимназисты молча наблюдали за дракой, только Орци кричал:

— Да они просто сбесились, разнимите же их!

Но городские дети, не привыкшие драться, серьезно, с олимпийским спокойствием смотрели, как дерутся другие, дожидаясь, чем кончится дело.

— Не реви! — пробурчал Гимеши, у которого под глазом был синяк, но сам он и не думал плакать.

Сделав над собой усилие, Миши притих.

— Из-за чего они поссорились, из-за чего они поссорились? — в полном недоумении спрашивал Танненбаум.

— Черт их знает, — сказал Шанти и пошел к своему месту, чтобы для следующего урока выложить на парту тетрадь по арифметике. Он тоже был истинный горожанин — такого ничем не проймешь.

Сидевший позади Янош Варга наклонился к Гимеши:

— А что, собственно, случилось?

— Да он мужик неотесанный, — сказал Гимеши, прикладывая платок к синяку под глазом.

Эти слова попали Миши в самое сердце, распалили, испепелили его.

Он решил, что никогда в жизни не будет разговаривать с Гимеши.

Между тем школяры словно сбесились, драка шла уже во всех углах класса. Ни с того ни с сего лупили друг друга по физиономии. Смех, крик. Сегодня все словно спятили.

В класс вошел учитель, господин Батори, и изумленным, негодующим взглядом окинул дерущихся прямо на партах гимназистов. Дубовой тростью громко постучал по столу, и тут же все присмирели, как ягнята.

Мгновение, и мальчики оказались на своих местах, стихли, затаив дыхание. Господина Батори боялись пуще огня.

Забыв о своем горе, Миши раньше других опомнился и вперил в учителя внимательный взгляд.

— Руки на парту! — закричал господин Батори, и, как потрескивающие в печи дрова, застучали ладони о парты.

Грозным, словно у льва, взглядом окинул он класс.

— Я еще посмотрю… будет ли здесь наконец порядок…

Сев за стол, он сделал запись в классном журнале. Потом встал и, завернув мел в бумажку, взял его двумя пальцами.

— Тр-р-ройное правило! — провозгласил он.

Урок прошел в напряженной тишине и строжайшем порядке. Всех укротила несокрушимая энергия учителя, который говорил по-военному кратко, строго, решительно.

Последним был урок гимнастики.

С веселым шумом устремились мальчики в гимнастический зал.

Это был просторный зал на первом этаже с окнами, выходящими на задний двор. Примерно третью часть дощатого пола покрывал слой толченой дубовой коры, по которой можно было в свое удовольствие бегать, прыгать, а если кто и падал с «козла», ему не грозило сломать себе шею.

Миши не любил уроков гимнастики. В классе он считался одним из первых учеников, а здесь неизменно оказывался в числе последних. Его обижало даже то, что в строю он стоял пятым с конца. Четвертым был Гимеши, а третьим — крошка Дюри Тикош, истинный дебреценец. Этот смуглый мальчик, серьезный, никогда не улыбающийся, напоминал маленького старичка. В драку с ним никто не вступал — ведь стоило пригрозить ему хотя бы подзатыльником, как он бежал ябедничать учителю. И не из страха и желания навредить другому, а просто стремление искать защиту в общественном порядке было у него в крови. С ним-то на уроках гимнастики Миши и поддерживал дружбу. Ему нравилось, что Дюри Тикош, не стесняясь, ходит в национальном костюме — сапожках и сером кафтане с черными шнурами. Сам Миши не мог так одеваться, ведь в деревне их не считали крестьянами, и он, бедняга, был не поймешь кто — не то крестьянин, не то барчук или, верней, как ему теперь представлялось, и то и другое одновременно. Сейчас он очень жалел, что в начале учебного года, когда учитель ставил их по росту и рядом с ним оказался Тикош, а уже потом шел Гимеши — тогда еще дорогой, любимый Гимеши, а теперь противный драчун, на которого он и смотреть не желал, — как только учитель отвернулся, он просто-напросто дернул Гимеши за руку и поставил рядом с собой. Тикош тогда надулся и готов был пожаловаться, но вскоре успокоился, потому что рядом с ним стоял Пишта Шимонфи, который приходился не то племянником, не то еще кем-то дебреценскому бургомистру, и такое соседство его вполне устроило. А Пишта Шимонфи был поистине «прекрасный» мальчик, выскочка и задира. Он, как собачонка, носился обычно по коридорам. В коллегии учились его старшие братья. На перемене он заглядывал по очереди во все классы — в четвертый, пятый, седьмой — и всюду был желанным гостем. Старшеклассники нянчились с ним, как с младенцем, сажали его на плечи, угощали в шутку сигаретами и добродушно высмеивали. А он разносил сплетни по всей коллегии.