Жигмонд Мориц - Будь честным всегда

— Знаете, что изрек Старый рубака в четвертом классе?

— А ну скажи, — окружили его мальчики.

— Когда он вошел в класс, Щука рисовал что-то на доске. Старый рубака огрел его палкой и спрашивает: «Как звать тебя, паразит проклятый?» А тот: «Щука». — «То, что щука, сразу видно по пасти, а ты назови фамилию».

К ним подбежал Орци и, еще не зная причины общего веселья, принялся хохотать. Пишта, конечно, рад был угодить Орци, мальчику из аристократической семьи, и с готовностью стал повторять свой рассказ:

— Старый рубака в четвертом классе огрел Щуку по заднице — тот рисовал что-то на доске — и спрашивает, как его зовут…

— «То, что щука, видно по пасти…» — перебил его Орци, махнув рукой: слышал, мол, уже это.

— Ага, — протянул Пишта.

— Шандор Надь стенографирует все высказывания Старого рубаки и потом передает мне, когда мы с ним идем вместе до угла улицы Кошута… Скажи, Пишта, а правда, что Дереш приударяет за Магдой Маргитаи?

Пишта широко раскрыл глаза и после некоторого раздумья проговорил:

— Вроде да, похаживает он к Маргитаи.

— Конечно! — подтвердил Орци. — А в какое время?

— Сегодня же вечером отправлюсь на разведку и узнаю точно.

— Вчера Шандор Надь сказал мне, что он сам об этом догадался. Ревнует, — засмеялся Орци.

— Кто? Шандор Надь?

— Разумеется. Он Магде Маргитаи стихи посвятил и вчера на катке преподнес. Так начинаются:

Он сказал еще, что вызовет Дереша на дуэль.

— Шандор Надь?

Орци хихикал, а Миши слушал разинув рот.

Тут раздалась громкая команда:

— Ста-но-вись!

Учитель гимнастики вышел из бокового кабинета, над дверью которого красовались три большие буквы «Е», и мальчики кое-как построились в одну шеренгу.

— Равнение в ряду! Что там такое? Кто выставил вперед живот? Сми-и-ирно!

Гимназисты стояли навытяжку, как солдаты.

— Ходьба по кругу! Шагом марш! Раз-два! Раз-два!

Мальчики зашагали по длинному залу, глядя в затылок друг другу.

— Шире шаг! Раз-два! Раз-два! Раз-два! Черт побери! Бегом! Раз-два! Раз-два! Раз-два!

Когда пробежали два круга, раздалась команда:

— Стой!

И только успели остановиться, как послышалось:

— Вольно!

С такой разминки всегда начинался урок.

Миши терпеть не мог гимнастику и вообще уроки эти считал пустым времяпрепровождением.

Гимназисты подошли к невысокому «козлу», через которого надо было прыгать. Высокие, длинноногие делали это без особого труда, а недоростки, коротышки застревали обычно на спине у «козла», чувствуя на себе полный глубокого презрения взгляд учителя.

Учитель гимнастики Ишток Сюч, низенький толстяк с черными усиками, говорил отрывисто, грубо, точно фельдфебель. На его широких плечах и толстых руках сюртук чуть не лопался от натяжки. Впрочем, он никогда сам не показывал упражнений, а только отдавал команды. Со своими любимчиками, крепкими мальчуганами, занимался отдельно. В его представлении хорошим гимнастом мог стать лишь тот, кто поступил в коллегию здоровым и сильным, а прочие, тщедушные и слабые, его не интересовали. Он допускал их к снарядам, но считал, что они только портят турник и брусья. Крепкие и ловкие мальчики — дело другое! Из них он составлял отдельную группу, давал им особые упражнения, даже шутил с ними, а жалких недотеп презирал. За восемь лет учения так и не запоминал их лиц и фамилий. И шток Сюч в молодости готовился стать священником, но, как это часто бывает, женился, прежде чем получил приход, и вот уже двенадцать лет, с тех пор как старик Забрацки вышел на пенсию, учителем гимнастики вместо него был Ишток Сюч, краса и гордость Дебреценской коллегии.

Старик Забрацки, надо сказать, вел занятия и по чистописанию, и по гимнастике, поскольку для преподавания этих двух дисциплин не требовалось ни способностей, ни образования; он был человек старинного склада, ставленник прежнего епископа.

Миши, поглощенный мыслью о своих злоключениях — и лотерейный билет ухитрился потерять, и с Гимеши подрался, — не сумел перескочить через «козла», даже не допрыгнул до него.

— Ну что, боишься штаны потерять? Ремень лопнул? — обрушился на него Ишток Сюч.

Миши не успел отойти от снаряда, как учитель гаркнул:

— Повторить!

Ему пришлось вернуться назад, снова разбежаться, но прыжок не получился — Миши беспомощно повис на «козле».

— Еще раз!

Он опять поплелся к черте.

— Бе-егом!

Побежал было, но потом сбавил темп и, наконец набравшись смелости, отошел подальше от «козла».

Ишток Сюч так и разинул рот.

— А ну назад! А ну назад, назад! — Скрюченным пальцем погрозил он мальчику: — Это что за фокусы? Еще раз бегом, а я погляжу, как у тебя получится!

Миши стоял совершенно обессилевший от волнения и упрямо не трогался с места.

— Раз-два! — сердито топнул ногой Ишток Сюч.

Но Миши не шевелился.

— Подтолкните его, дети, а то я сам так его толкну, что он перелетит через купол Большого собора.

Глаза его метали молнии, он весь напрягся, готовый ринуться на мальчика. А тот, сжав зубы, не двигался с места.

— Ты что, отказываешься подчиниться? Бунт! — кричал учитель.

Он шагнул вперед, и гимназисты замерли, с ужасом ожидая последующих событий.

Вдруг из шеренги вышел Орци.

— Господин учитель, — сказал он, — Михай Нилаш болен.

— Тебя не спрашивают!

Этот зазнайка считал, конечно, что имеет право заступаться за слабых и обиженных, но здесь, на уроке гимнастики, он не был первым учеником — Орци, с его тощими ножками, Ишток Сюч ставил ничуть не выше Михая Нилаша.

Однако Орци не вернулся в строй.

— Простите меня, пожалуйста, — сказал он, — но я сказал правду.

Ишток Сюч, задыхаясь от ярости, вытаращил на него глаза. Тут он заметил, что мальчик и одет нарядней, и причесан лучше других, словом, что это «барский выродок», и рассвирепел, как бык, которому показали красную тряпку. Дерзкое поведение Орци он счел личным оскорблением, издевательством над его неудавшейся карьерой, мужицким происхождением и тайным пьянством и теперь обрушил на него весь свой гнев.

— Иди сюда! — прохрипел он, и кровь бросилась ему в лицо.

Орци, выпрямившись, смело шагнул вперед.

— Сюда! — орал Ишток Сюч, указывая на место рядом с собой.

Теперь уже мальчик приближался к учителю с некоторой опаской: дело пахло пощечиной. Это обстоятельство его удивляло, пугало и даже возмущало — ему вовсе не хотелось быть побитым.

Но делать было нечего, и он смело, открыто смотрел в глаза учителю, а класс затаив дыхание ждал, что будет.