Майя Фролова - Люба

Люба подошла к стене, прижалась спиной, лопатками, затылком. Даже дышать перестала. Шаг от стены, но в спине то же напряжение и прямота. Дышала осторожно, неглубоко: казалось, так легче удержать спину прямой, не расслабиться привычно.

Как там советуют в газете? «Красоту нужно создавать собственными руками…» Главное — стать стройной, руками не размахивать, не загребать ногами. Легкая, грациозная походка. Спину держать прямой, будто ты все еще стоишь у стены лопатками к холодным обоям.

Люба напряженно постояла у стены, не теряя осанки, походила по комнате, старательно ставя ступни носками в стороны. Но долго так не походишь, тело ноет, дрожит, требует, чтобы вернули в привычное расслабленное положение.

Люба подошла к зеркалу. Лучше бы уж не подходила! Только расстроилась. Свои мелкие, бесцветные черты лица она видит и с закрытыми глазами. Разве нос или глаза стали другими оттого, что она решила вырабатывать стройность? Или белесые, легкие, как пух, волосы, каждый волосок реет отдельно от другого, как в невесомости, — не пригладишь никакой стрижкой, не соберешь ни под какие заколки — разве они стали вдруг послушными, легли красивой, блестящей волной? Нет, все твое при тебе, Люба, как ни старайся делать красоту свою собственными руками.

Ну почему ей хотя бы этого счастья не выпало — родиться красивой? Пусть будут те же родители, квартира, одежда, только чтобы она — красивая!

Красавица в классе — это же центр притяжения. Сидит за школьной партой, будто в высоком расписном терему, и выжидает, кто же доскочит до ее высоты на лихом сивке-бурке, перстень с пальца сорвет, в уста сахарные поцелует. Мальчишки в классе балдеют, каждый, конечно, только и мечтает об этом, других девчонок будто не существует. Была в прежнем классе такая красулечка, с пеленок ей назначено царствовать над людьми…

В этом классе таких красулечек нет. Зато есть «троица» — в центре, на виду. Вот кому красота действительно не нужна. В классе все внимание на них, а они на всех чихают, никто им не нужен, ни мальчишки, ни девчонки. Живут в своем обособленном мирке, и определить его можно одним словом — блеск. Учеба — блеск, одежда — блеск, разговоры — блеск…

Какие у них лица? На троих — одно: самоуверенное, с задранным носом, насмешливыми глазами и ртом, полным ослепительных зубов. Сколько ни силилась Люба, другого представить не могла. Легче сказать, какая у них одежда — фирма, ни одной обыкновенной ниточки, все из каких-то стран, из валютных магазинов, в заклепках и «лейблах».

Мальчишки за ними табуном тянутся — счастливы, если кто-то из «троицы» снизойдет, согласится пойти в дискотеку или в театр. Но что им эти школьные мальчики с их жалкими билетами! «Троице» доступны лучшие места на лучшие постановки, в те театры, куда билеты не распространяются по школам. И они потом горячо, увлеченно обсуждают в классе: облизывайтесь, слушайте или не слушайте — дело ваше, мы ведь говорим не для того, чтобы похвастаться, непросто интересно говорить об этом, потому что мы знаем, нам доступно, а вы не знаете, вам не доступно, но вам и не обязательно: вы — серые мышки…

Даже учителя перед этой «троицей» робеют. Им все доступно само собой, без усилий, на родительском блюдечке. Счастливые? Конечно. Сами-то пальчиком не шевельнули. А ты, Люба, сотвори свою красоту, свое счастье собственными руками. Сколько же времени нужно потратить, чтобы оно сотворилось? Всю жизнь?

Интересно, кто же их родители? Об этом многозначительно умалчивается. В школу они не приходят, им достаточно позвонить по телефону. И не классному руководителю — прямо директору. Какие-то, значит, важные птицы, при должностях. А может, просто денежные, магазинные или ресторанные дельцы?

Одна писательница в газетной статье убеждает, что в жизни нужно идти не от слова «иметь», а от слова «делать». Разве ж Люба не делала? Шапочку и шарфик связала. Бабушка шерсти с козы начесала, сама и спряла, отбелила. Белым облачком шапочка эта на голове у Любы. Платье сшила себе сама, модное платье, клеш, оборочки. Красивое. Ну и что? Явится кто-нибудь из «троицы» в задрипанной, но зато фирмовой, переплывшей океаны кофтенке — все глаза прикуются к ней. А на Любе нового платья и шапочки вроде и не бывало.

Люба еще раз напряженно постояла у стены, с досадой оттолкнулась, заходила по комнате. Трудись не трудись — ничего не изменится. Какая красота, какое счастье души от того, что чего-то добился своими руками, если в ее жизни все такое унылое, бесцветное? Правда, квартиру получили недавно в большом доме — в изогнутой немыслимым зигзагом сверкающей громадине. Наверное, с верхних этажей даже канал видно, паришь там в небе среди птиц. В таком доме жить — так уж на верхних этажах, лифт — чик и вознесет. Но Любиным родителям дали на втором — никакого простора перед окнами, за забором автобаза, лязг, грохот, бензин. Каждое слово у подъезда будто в ухо тебе вкладывают. Чтоб уроки выучить, действительно потрудиться нужно, отвлечься от околоподъездных новостей.

И все же квартира эта — счастье нежданное: жили в старой четырехэтажке, которая еще сто лет простояла бы, в двух тесных конурках. Вдруг район решили реконструировать, дома ломать, а их переселили в эту новую шестнадцатиэтажную громадину. Большая кухня с балконом, прихожая, как комната, в спальне — лоджия, в ванной — кафель. У Любы своя комната.

Конечно, от такой квартиры обалдели вначале, но ведь в новую квартиру как нужно въезжать: все накопленное годами старье оставлять в старом жилище, а сюда, в эти чистые солнечные комнаты, купить красивую, блестящую мебель — тогда бы и радость поселилась в доме, и красота. Деньги у родителей на новую мебель нашлись бы, годами копили на «колеса» — давнюю мечту отца, во всем себе отказывали. Ни в какие отпуска, ни на какие южные моря не ездили, их курс был один — к бабушке в деревню. И не отдыхать-нежиться в купальниках у речки, а сажать, полоть, копать картошку, поливать огурцы и помидоры, рвать смородину, «закатывать» компоты и варить варенье.

С бабушкиного хозяйства они в общем-то и жили, большая часть зарплаты откладывалась на сберкнижку.

Мечта отца о машине тоже была конкретной: будем ездить в деревню на своих «колесах», перестанем надрываться, таскать мешки с картошкой и капустой, банки с вареньями и соленьями.

Любу тоже приучили: так надо, и пока она была меньше, жилось ей просто и хорошо. Легко и радостно присоединяла свой еще маленький труд к повседневному труду родителей, а сами они не ныли, не сетовали на свою жизнь, никому не завидовали, радовались будущей радости: вот заимеем машину, скоро уж, тогда и заживем покрасивее.