Вера Морозова - Мастерская пряток

— Прощай, товарищ! — с отчаяньем прошептал Николай. Он приложил полотенце к окну, чтобы не было слышно звона разбитого стекла, и с силой выдавил его. Окно поддалось с трудом. Пахнуло свежестью, о которой так долго мечтал и которую теперь ненавидел. Последнее, что запомнил Николай, — это лицо Софьюшки с широко раскрытыми глазами и виноватой улыбкой, словно считала себя причастной к случившемуся.

Луна скрылась.

Николай бесшумно спрыгнул в палисадник и в кромешной темноте, натыкаясь на кустарник, стал пробираться туда, где стояли похожие, словно близнецы, дома в три окошка с сиренью, но в которых не было тайной типографии.

Облако сползало с луны, и луна выкатилась круглая и непривычно яркая. И снова лунная дорожка, сотканная из серебра, протянулась к дому. Он перебежал пустырь и скрылся в тени соседних домиков. Дорогу знал хорошо — сколько раз ее проговаривал с Софьюшкой на случай оказии! Значит, оказию, как теперь понимал Николай, Софьюшка всегда ждала.

Послышался выстрел, очевидно, стрелял кто-то из городовых, грохот от взламываемой двери. Николай почувствовал, как страшный озноб сотрясал все его существо. Озноб затруднял дыхание и захватывал сердце леденящей болью. Он посмотрел на свои ноги в шерстяных носках и заплакал так же горько, как тогда, когда жандармы уводили из дома старшего брата. Правда, теперь от Кривого переулка отделяла его целая жизнь. Один… Один… Нужно добраться на явку, рассказать о судьбе Софьюшки и уйти в подполье.

Остальное Николай помнил плохо — на явку пришел под утро. Пароль проговорил с трудом. Ноги в носках изранил в кровь. Пиджак оказался без рукава. О событиях этой страшной ночи говорил сбивчиво. Его уложили в кровать, напоили чаем с мятой и расспросами не беспокоили. К тому же о провале типографии на явке уже знали и очень жалели Софьюшку. Утром хозяин, безногий сапожник, ему дал три рубля на дорогу, фальшивый паспорт и явку в Саратов, в дом секретаря земской управы Голубева.

Мария Петровна выслушала его спокойно, посоветовала поскорее все забыть и отвела в мастерскую пряток. Там он встретил прекрасных людей, но всем сердцем тосковал о своей былой жизни в типографии на Охте.

Блуждания и волнения не прошли даром, он заболел чахоткой и сильно похудел. По ночам он уже не видел леса близ родной деревни. Нет, он видел лицо Софьюшки с расширенными глазами, слышал выстрелы да стук срываемой двери. И лунную дорожку, затканную серебром, что протянулась от луны до самого домика на Охте.

Только Леля ничего этого не знала. Она сидела рядом с молчаливым человеком. С худым лицом и грустными глазами. Дядя Николай держал в руках банку со снадобьями, которые велела пить мама. И ее поила снадобьями мама, когда она болела воспалением легких. И Леля искренне жалела дядю — ему нужно было пить такое невкусное лекарство.

Леля сидела, прижавшись плечом к дяде Николаю, и, совсем как Катя, болтала ногами. И мама ей не делала замечания. Мама не похожа на обычную — ни шляпы, ни перчаток, ни нарядного платья. Одета в потертое парусиновое пальто и смахивала на Марфушу, когда та ходила на базар в праздничные дни. Леля вспомнила, как папа, увидев маму с Лелей, они готовились уйти из дома, сказал с неудовольствием: «Ну, мой друг, опять камуфляж… Словно кухарка из хорошего дома».

Леля не знала значение слова «камуфляж», но поняла, что папа рассердился на маму за переодевание.

Только мама делала все неспроста. Здесь у ворот столярной мастерской мама не выделялась среди людей. Люди сидели на скамейках под окнами своих домиков, крошечных, заросших сиренью. Никто на них не пялил глаза: ведет свои разговоры женщина, коли надобно, и ведет. И девочка просто одета — старенькие туфельки да пальтишко, из которого давно выросла. Неприметная, словно серый воробышек.

Ворота мастерской широко раскрыты, и Леля видела все происходившее.

На середине двора стоял человек в черном жилете. Жилет блестящий, из тяжелого шелка. На жилете висела массивная цепь для часов. Волосы человека смазаны лампадным маслом и расчесаны на прямой пробор. Борода и усы придавали лицу солидность, если бы не веселые глаза. Удивительные глаза. Человек сердился, а глаза смеялись. Человек что-то грозно приказывал толстой собаке, привязанной на цепи, а глаза смеялись. И собака не уходила в конуру, а весело махала хвостом, раскидывая стружки, которые валялись на земле.

Во дворе шла громкая торговля. Хозяин, так называли человека с цепью для часов, торговался с зашедшим приказчиком. Приказчик как две капли воды похож на хозяина — и жилет, и усы, и борода подстриженная, только глаза не смеялись. И лицо казалось скучным и неприятным.

Торговались они из-за буфета. Буфет состоял из двух частей — нижней, большой и вместительной, и верхней, разукрашенной стеклянными дверцами и створками. Буфет пах лаком и блестел на солнце, словно облитый водой. Главная красота в створках. Большие груши и яблоки старательно были вырезаны по дереву. Между грушами и яблоками — кисти винограда. Винограда в Саратове никто не видел, и изображение его на буфете очень ценилось. Вернее, буфет не мог называться буфетом, коли не имел вот таких кистей винограда. И полочки были не простые, а зеркальные. Буфет нравился приказчику, только он торговался и спорил из-за цены до хрипоты. И так сказать, какой уважающий себя человек заплатит за вещь с бухты-барахты деньги? Продавец заломит любую цену, а он, покупатель, плати?! Гм… Даже думать смешно…

— Давай за двадцать пять… Деньги большие… — тянул приказчик и делал вид, что он не очень-то заинтересован в покупке буфета. — Красная цена за твой товар…

— Ишь, голубок, чего захотел!.. Двадцать пять… Ха-ха!.. Смешно и обидно слушать подобные глупости, — хохотнул хозяин и, поджав губы, небрежно бросил: — За такого красавца на толкуне воскресным днем возьму сорок. И вся недолга. С руками оторвут. Буфетик всех статей — и большой, в доме и посуды не хватит, чтобы забить его… А в нем и горочка для ублажения глаз. И полочки зеркальные. Поставлю одну чашку, а в зеркале их две… То-то, надо соображать, голубок. А резьба какая — груши, яблоки и виноград…

— Резьба хороша, фрукт, как живой, — неохотно соглашался приказчик. — Особливо виноград удался, а насчет посуды, что якобы не взойдет в твою посудину, так сбрехал. У меня ее горы!.. — И приказчик горделиво посмотрел на хозяина. — Горы неоглядные…

— Так ты купи два… Один буфет увезешь сразу, а другой закажешь. Пройдет неделька-другая — и второй возьмешь… — Хозяин поскреб затылок и с мучением закончил: — При таком раскладе по пятерочке сброшу с каждого. И тебе выгода, и мне резон.