Вера Морозова - Мастерская пряток

Раз в день ему выносили еду и оставляли у конуры. Днем и ночью он должен был сторожить мастерскую и сидеть на цепи. Так определил его жизнь Канатчиков. Но жить так Шарик не собирался. Действительно, несколько дней он болтался на цепи, уныло бродил по двору и облаивал каждого, кто входил во двор. Исключение делал только для Канатчикова. И Канатчиков возгордился — умная собака: хозяина признает. И все стали с уважением относиться к Шарику — не простая собака, а умная.

Шарик очень быстро постиг смысл этих слов. Люди думают, что только они изучают собак: нет, собаки тоже изучают людей и имеют точное представление о каждом. Одних любят, других не любят, третьих просто не замечают. Вот и Шарик разделил всех людей на три категории. К первым относил хозяев мастерской, с которыми ему приходилось постоянно сталкиваться, — Канатчиков, Николай Соколов и Воеводин. Хорошие люди, степенные: и еду принесут, и шерсть расчешут, и погулять отпустят. Особняком стояла Мария Петровна. Она не была хозяйкой. Шарик это понимал, но ее он просто любил. Любил, и все. И не за колбасные обрезки, без которых она не приходила в мастерскую. Нет, Шарик не считал себя таким корыстным. Было в ней что-то такое, что раньше он не встречал в людях. Каждый раз Мария Петровна посидит около Шарика, потреплет его за пушистую гриву и поговорит.

И поговорит не как другие — торопливо и свысока. Нет, уважительно и обстоятельно — и про жизнь спросит, и о себе кое-что расскажет, и попросит стеречь этих больших, но беззащитных хозяев. Людям кажется, что они сильные и без собак могут прожить. Нет, Шарик знал, что хозяева нуждаются в защите, и готов был защищать их до последнего вздоха. И Шарик ласково ворчал, обещая полной и усталой женщине быть верным и храбрым.

Канатчиков держал Шарика на цепи, чтобы доказать всем соседям, что он ничем не отличается от них. Зачем это требовалось, Шарик не знал, потому что в чужие тайны не лез. Нужно было, чтобы Шарик с громким лаем громыхал цепью и обнажал клыки при виде каждого, кто заходил во двор. И Шарик это делал, лишь временами внимательно смотрел на хозяина, словно упрекал в потехе. Хозяин виновато морщился и говорил: «Потерпи, брат!» И Шарик терпел: раз надо — значит, надо! Но как только запирали ворота, так начиналась та настоящая жизнь, которую Шарик ждал с нетерпением. Цепь он сбрасывал играючи и носился по двору — огромный, с широкой грудью, на крепких длинных ногах, с красным языком, болтавшимся где-то на боку. Пес сильно и ловко бросал свое литое тело. И в глазах сумасшедшинка. Налетал бурей на Канатчикова, ставил лапы на грудь, норовя лизнуть и обдавая жарким дыханием, валил с ног. Ура! Свобода!

На мгновение замирал около Николая. Плюхался на четыре лапы. И сидел, пожирая его влюбленными глазами. Николая не сбивал с ног — знал, что больной. К Воеводину, тоже нелегальному, появившемуся в мастерской недавно, приносил старую варежку. Откуда он ее раздобыл — загадка для Канатчикова. Чаще всего валялась она в конуре. Когда Шарик носился по двору и натыкался на Воеводина, то обязательно доставал ее из конуры. Так начиналась игра. Шарик держал в зубах варежку, а Воеводин вырывал ее. И оба хитрили. Шарик больше тряс головой, чем варежкой, боясь ее разорвать. Воеводин только для вида старался ее отобрать, ибо тоже страшился порвать варежку и лишить Шарика такой славной игрушки.

Вот и сегодня, как только задвинули засов на воротах, Шарик встрепенулся. Потянулся на передних лапах, зевнул, обнажив огромные белые зубы, и встряхнулся. Загремел цепью, подзывая хозяев. Сколько можно ждать, пока отстегнут цепь! Увидел Марию Петровну и заскулил. Как гордый пес, он презирал себя за скулеж, но ему хотелось поговорить с Марией Петровной. И в глазах тоска. И хвостом забил, раскидывая стружки.

— Иди, иди, разбойник! — Канатчиков принялся спускать его с цепи. — Увидал любимицу, лохматый барбос. У, бесстыжий нахал!

Шарик, забыв приличия, кинулся к Марии Петровне. Сделал несколько победных кругов, чем явно испугал Лелю.

— Ну, дуралей, думай, а то ненароком и опрокинешь, — урезонивал его Канатчиков. — Разыгрался, словно медведь в посудной лавке.

Мария Петровна села на скамейку и пристроила около себя корзину, набитую зеленью. Только Шарика не обмануть — в сумке он отчетливо чувствовал запах колбасы. И он щурился от удовольствия, виднелись лишь золотые зрачки глаз да красный язык.

— Мария Петровна, какие новости? — не вытерпел Канатчиков и пытливо взглянул на женщину. — Не только ведь с баловством заявились.

— Конечно, не ради Шарика… Но и он многое значит. — Мария Петровна усмехнулась нетерпению Канатчикова. — В Саратов пришел транспорт «Искры».

Леля сразу насторожилась. Вспомнила, как укладывала мама на кухне свертки в корзинку. Тогда еще под недовольным взглядом Марфуши набивала ее луком и морковью. Прятала свертки, чтобы никто не увидел. Значит, вот что папа называл камуфляжем, а мама конспирацией.

— Здесь двадцать экземпляров. События в стране удивительные — рабочие не хотят мириться с грабительскими порядками. — Мама протянула сверток из корзинки Канатчикову. — Бастуют повсеместно и требования не только о повышении расценок выдвигают, но и политические. Да, да, требуют политических свобод! Ленин учит обращать внимание партии на развитие сознания рабочих. Листовки, прокламации имеют наипервейшее значение. Политическая пропаганда среди рабочих — вот наша забота. Номера «Искры» на этот раз для завода Гантке. Завод металлургический, рабочих много… Вот и пронесите «Искру» незаметно на завод и почитайте рабочим в обеденный перерыв.

— Сущая беда со сторожами, они из бывших полицейских. Стоят, псы, в проходной и каждого сверлят глазами. Малейшее подозрение — обыскивают. Рабочие недовольны таким порядком. Полицейские — людишки дошлые и обыскивают с редким умением, словно воров. — Канатчиков говорил с болью. — Работать трудно. И все же не беспокойтесь — газеты доставим наилучшим образом, комар носу не подточит, а посему давайте побольше… На заводах «Искру» из рук рвут и зачитывают до дыр. Буквально! Хотят знать правду.

— Плохие дела у хозяев, коли городовых вместо сторожей зовут… Иного средства нет! — Николай Соколов закашлялся и приложил к губам платок. На платке проступила кровь. — И городовые порядок навести не могут.

Мария Петровна сочувственно на него взглянула и достала новый сверток из сумки. Любовно подержала его и передала Канатчикову.

— Получайте… Вот еще тридцать экземпляров «Искры» — для деревни… Нужно и крестьян поднимать. В деревнях люди тоже хотят понять, почему почти все земли у богатых, почему от голода детишки умирают. В молодости я учительствовала в Тамбовской губернии… Сколько горя, невежества… Ни школ, ни фельдшеров… Зимой держат ребятишек на печи — нет ни одежонки, ни сапог. Так и сидят, словно галчата. — Мария Петровна редко рассказывала о прошлом. Много было в нем горя.