Семён Ласкин - Саня Дырочкин — человек семейный

— Идея! — воскликнул папа. — Жмотика, вот как мы её назовём!

— Жмотика?! — удивилась мама. — А как же короче?

— Мотя, — сразу же предложил папа. — Редкое, сочное имя. — И он тут же позвал псинку: — Мотенька! Мотенька! Мотя!..

Так все завершилось. Мотька стала расти со мной вместе, и если покупали молоко мне, то обязательно отливали Моте. Нас не разделяли. Мама не хотела, чтобы я рос эгоистом.

Правда, сложности были. Как только у Мотьки начали прорезаться зубы и зачесались дёсны, она принялась подгрызать углы полированного шкафа. А однажды случилось такое, что папа чуть из-за Мотьки не опоздал на боевое задание.

Утром папа поднялся, когда все спали, пожикал по щекам бритвой, поел и пошёл надевать ботинки. И ужас! Левый ботинок укоротился настолько, что папа решил — что полуботинок.

— Она съела военную обувь! — закричал папа, забыв, что мы ещё не проснулись.

— Господи! — вскочила мама. — Совсем распустили собаку! Скоро она подожжёт квартиру!

Папа был вне себя. Он бросился к Мотьке, чтобы сурово наказать псинку, но мама неожиданно закрыла её своей грудью.

— Не тронь ребёнка! У неё чешутся зубы!

— А у меня руки! — зарычал папа.

Но мама была непреклонна. Детей она не могла давать в обиду. Какой же иначе она была бы детский доктор?!

«У каждого человека должен быть свой участок», — так говорит мама. Другими словами, то место, где бы человек чувствовал себя хозяином, где бы другим без него не обойтись».

Я пока такого участка не имею, разве что Мотькин пустырь, куда она без меня выходить не может.

А вот кто свой участок имеет, так это моя мама, она даже называется участковый врач. Если моя мама на работу не выйдет, то многим на её участке будет нехорошо. А папа, хотя он и боевой сокол, считает, что мама героическая женщина, если она согласилась взять участок в своём же доме.

— У тебя не будет ни дня, ни ночи, — предупреждал её папа. — К тебе люди в любое время за помощью пойдут…

Но мама была непреклонна.

— Я этого не хочу, Боря. Именно — я! И никто другой. Как в военном городке. Зато подумай: каждую семью, каждого ребёнка я буду знать. И когда в ясли пойдёт, и когда в садик, и когда в школу.

И папа ничего не ответил, — по всему было видно, что мама права. Поднимается мама чуть свет, квартиру приберёт, завтрак приготовит, позвонит в регистратуру и обязательно поинтересуется: нет ли на её участке высокой температуры? Если есть — мама вначале к тяжёлому больному забежит, а уж тогда идёт в поликлинику и там принимает лёгких. Вечером мы собираемся все вместе. Я — на диване с книжкой, папа — у телевизора, Мотька — на ковре, мама — за столом с «историями болезни».

Сидим, занимаемся своими делами. Иногда мама сбегает на кухню — что-то у неё варится — и тут же назад. А Мотька даже головы не поднимет, разве поведёт ухом, покажет, что она мамино движение заметила. И вдруг… Сколько этих «вдруг» бывало в нашей жизни! — звонок в дверь. Папа повернётся в мамину сторону, — какая печаль в его глазах! Но поздно… Мама отодвинет стул, пойдёт в коридор как-то подчёркнуто спокойно. И начинается шёпот.

— Вы уж извините, Ольга Алексеевна, заболел Миша… Температура. Горит прямо, не могли бы вы взглянуть на мальчика…

— Конечно, конечно, — скажет мама.

— Я на работе разнервничался, в такую рань прибежал!

Папа буркнет:

— Ничего себе — «рань», половина двенадцатого! Люди спать ложатся…

А дело в том, что Мишкин дедушка администратор театра. Мама говорит, что дедушка Фешин человек хороший, но уже давно день перепутал с ночью — такая у него работа. Мишка говорит, что он дедушку почти не видит, им как-то не встретиться. Когда Мишка в школу идёт — дедушка спит. Мишка из школы — дедушка не проснулся. Мишка ложится спать, дедушка в театре. А дедушка Фешин пока в коридоре ждёт маму, с Мотькой общается.

— Извини, — говорит, — псинка, я конфетку забыл.

Мотька слово «конфетка» хорошо знает.

Мама кричит из другой комнаты:

— Не нужно! Мотя конфеты не любит.

Наконец дверь захлопывается, и мы остаёмся одни. В квартире без мамы пусто. Папа выключает телевизор, смотреть не хочется. Ходит по комнатам, вздыхает. На улице дождь, с ветром. Что-то гудит за окном, жалуется. Асфальт поблескивает от воды. Покачивается ближайший фонарь от ветра. Кружок света ходит по асфальту — кто-то будто бы подметает темноту светящейся метлой: вжик-вжик.

— Саня, спишь? — это спрашивает папа.

Тихонечко залезаю под одеяло. Мы не говорим друг другу, что ждём маму. Под одеялом начинают приходить в голову стихи. Они мне нравятся. Я повторяю их про себя, стараюсь запомнить.

Я просыпаюсь от яркого дневного света в комнате. За столом мама, она просматривает мои тетрадки.

— Небрежно! — вздыхает она. — Буквы глядят в разные стороны. Грязно. Я думала, Саня, ты станешь отличником. А теперь…

И вдруг мама начинает говорить совсем о другом…

— Знаешь, когда, я была в твоём возрасте, шла война. Ленинград находился в блокаде. Фашисты стояли недалеко от нашего дома, и мы, конечно же, не занимались. А мне так хотелось научиться писать…

Я слушаю маму. Хорошо бы она рассказала про булочку из дуранды, но она, кажется, сегодня говорить об этом не собирается. Я знаю эту историю наизусть. Я сам могу рассказать её всем.

Тогда моей маме только исполнилось семь лет, а меня, говорят, ещё не было, хотя как это могло случиться — представить трудно. Фашисты стояли под Ленинградом. Они забрасывали город снарядами, требовали, чтобы ленинградцы сдавались. Но ленинградцы и не думали сдаваться.

А в нашей квартире вот что было… Моя бабушка работала в госпитале врачом-хирургом. Говорят, у неё были золотые руки. Стоило бабушке прикоснуться к ранам, как раны наших солдат заживали. Несколько раз бабушка получала ордена за боевые заслуги, и у нас есть портреты: бабушка с орденами, как генерал.

Однажды бабушка пришла домой, где её давно уже ждала моя мама и мамина старшая сестра тётя Надя.

— Девочки! — сказала бабушка. — На фронте всё тяжелее, и бойцы просят меня приехать. Вам придётся остаться одним дома.

Бабушка поцеловала маму, потом тётю Надю, взяла вещи и пошла к машинам, которые уже подъехали к дому. В машинах сидели солдаты и матросы.

— Бейте фашистов! — кричали девочки. — А о нас не беспокойтесь.

Так и остались девочки одни в большой квартире. Они постелили под письменным столом матрасик, так, казалось, спасаются они от бомбёжек. А Ленинград находился уже сотни дней в блокаде… Люди умирали от голода. В один прекрасный день пришёл к девочкам с фронта матрос и передал им, что наши войска собирают силы, чтобы разгромить и уничтожить фашистов.