Семён Ласкин - Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных)

Строгановский покрасили в красное,
Почему не в синее?
зеленое?
белое?
Опасно?
Яркое! Яркое!
Весь Невский разукрасили,
как карты!
Я бегу от этого каскада красок
на Литейный проспект,
ещё не покрашенный.

Осторожно,
тихо-тихо
облака плывут над Тихвином:
Кем-то изгнанные, грустные
проплывают небо тусклое,
точно рыбьи стада,
неизвестно куда.
Осторожно,
тихо-тихо,
не мешая никому,
облака плывут над Тихвином —
заплывают за луну.

Падали листики вниз головой,
падали листики — рисковали собой,
переворачивались как спортсмены,
как настоящие рекордсмены:
Разлетались любопытные,
удивляя глупыми попытками
разобраться в сложности движения, —
перелетах, взлетах и кружении.

Я принимаю сводки
и впитываю их в себя.
Я радиоприемник
и телебашня я.
Каждое дерево,
каждая ветка
передает
сводку
по большому секрету.
И я
впитываю ее в себя.
Неискренний голос цветов,
хохот трусливых ворон,
тысячи пустых слов,
даже чужой сон —
всё принимаю я.
Такой у меня дар.
Я — как радар.

Шла замученная,
шла усталая,
шла по улицам
лошадь старая.
Прямо вперед,
не разбирая дорог,
шла куда прикажут,
не выполнишь — накажут…
Все — вперед…
Вся жизнь так.
«Лошадь идет!», —
дети кричат.
Что им за дело
о чем она думает.
Главное — лошадь!
………………
И лошадь идет.

Ходят гордые
собаки сегодня,
сами себе хозяева.
Ничего, что они голодные.
Ничего, что они озябли.
Ходят толпами
орды собачьи
и собачатся между собой.
— Вот бы вывести хозяев в садик!..
— Хорошо бы пойти домой!..

Много-много.
Сотни-тысячи…
Листья,
листочки,
листики,
листья-монетки,
листья-монетки
со страхом ждут
порыва ветра.

Все трепещет
при каждом паденье листа:
«Вдруг обанкротится
банк куста!»

Люди, люди…
Дождь на улице…
Простудились статуи,
промокли от слякоти.
Воет ветер.
Сижу сжавшись —
как будто меня съедает ржавчина.
Дома серые,
серое небо,
и я,
наверное,
стихи пишу серые.

Поезд —
испуганная сороконожка —
таращит фарами во все стороны.
А наверху светляки-звезды
на него смотрят с удивлением,
как на траву сорную.
Поезд несется:
А тень от фар течет:
…Я еду зайцем.

Я бегу по Невскому
от весны с повесткою.
Голова все кружится…
Я бегу по улице,
Наступают сумерки,
Жду чего-то с ужасом.
А жонглер — тарелками,
Машут часы стрелками.
Солнце и ливень,
молний извилины…
Люди,
люди,
люди
вот-вот Невский запрудят.
Дома тают.
Машины летают.
Друг на друга налетают.
Весна!
Хаос!
Я шатаюсь.

Я в окошко смотрю:
о, как сыро!
Дождик по соснам
колотит сызнова.
Все было.
Машина несется
по этой сырости,
посыльная.
Все было…
Вьет решетку
паук
для людей,
чтоб не вылезли.

Все было.

Всего не было!

Я в тумане, как в стакане
из граненого стекла,
а фонари — пузырьками —
рассматривают меня.
Ящики опилок посреди —
положили сахар
и ушли.
А я стою в тумане,
как чайная ложка в воде.

Как изобрели пену?
Пену изобрели так:
тысячи человек дули,
дули в тысячи трубок,
или тысячи человек мыли,
мыли грязные руки,
или тысячи варягов плыли,
били воду веслами,
и сами удивились,
когда увидели пену,
всю кружевную, как церковь,
которую после создали
на острове, в Кижах.
…Так изобрели пену.

Теплоход в озноб бросает,
когда мотор включает штурман.
Все тарахтит, как бочка на телеге —
очень противно
и очень шумно…
Там остались купола и церкви,
Фотоаппараты,
щелкающие языками,
и туристы,
проверяющие крепость стенок,
и состав
того или иного камня.
И дядька,
удящий рыбу…
Он не знает,
что если есть тут живность —
то это только золотая рыбка.

На полу конфетти разноцветный, как люди на конгрессе стран и народов… Как видно случилась драка, и были убитые, а некоторых вынесли на снег, но один от страха залез на мою ногу, и висел на ней, пока я не пришел домой.

1.
Я лежу на той из полян,
где сквозь сорную траву и бурьян
торчит башки моей собаки черный телефон.
Над этим всем — луна плевком,
таким противным и безбожным,
а рядом Мотька со своим хвостом,
сверлящим воздух, словно штопором…
А я — лежу,
я — мальчик Мотеле,
я думаю о всем и ни о чем.

2.
Мотька выглядит
черным вороном,
если издали посмотреть…
Мы тут ходим
боком, боком,
не дай бог задеть.
Бежит,
язык мотается —
вперед, назад,
и уши в разных положениях
стоят.
Как фетровая шляпа,
что не носят,
и что давно на чердаке
забросили,
качается на шее,
как на гвоздике,
сердитый кубик
с черным носиком.

Как старый абажур в окне
за облаком повисло солнце.
В доме наверное спали,
Не было света в других окнах.
А рядом висела луна —
табличка с номером дома.
………………
Может тут и живут
Маргарита и Мастер?

Прямо на машинку
стихи печатаю.
Как на рояле —
мое настроение.
Пережевываю словно мяту,
небо, солнце, водяную пену.
Могу без смысла строчки резать,
составлять — как будто кубики.
Могу —
что хочешь вставить между:
хочешь — жирафу,
хочешь — пуделя.
Вытаскиваю, словно из кармана,
не разбирая,
слов-соринки:
паровоз,
ботинки,
флейту…
Что хочу, то и выбираю.
Я —
несовершеннолетний.