Александр Турханов - Острова Тубуаи

Но Левка повел себя иначе. Он опять поймал Чикину руку, согнул ее в локте и прижал Чику спиной к себе. Чика лягался, дрыгал в воздухе свободной рукой, но достать Левку не мог. Все его движения были как у чертика на веревочке.

— Может, хватит, Сергей Анатольевич? — предложил Левка. — Правда, хватит! Не хочу я с тобой драться. Ты, конечно, хам. Но ты мне нравишься.

Мы с Сашкой переглянулись. Такого мы еще не слышали, чтобы заведомо сильный противник сам просил прекратить драку, да еще говорил, что ему соперник нравится. Обычно мы переставали лупцевать побежденного, когда тот начинал молить о пощаде.

— Все, Чика, завязывай! — крикнул Сашка, подходя к дерущимся. Левка сразу отпустил Чику и отступил в сторону. Чика стоял красный как рак и злобно смотрел на Левку.

— Завязывай, — повторил Сашка.

— Ладно, — сказал Левка и, подойдя к Чике, протянул ему руку. — Давай мириться, чего ты?

— Я с тобой, гад, не ссорился! — процедил Чика. — Ты мне лучше не попадайся. Понял?

— Понял я, понял, — сказал Левка, повернулся и пошел от нас. Даже со спины было видно, что он огорчен — он опустил голову и шел медленно, смотря под ноги, точно раздумывал. И в походке его не было уже той бодрости, с какой он подошел к нам.

— Козел! — крикнул ему вдогонку Чика. Но Сашка повернулся к нему и посмотрел так, что Чика забормотал: «чего-ты, чего ты…» и попятился.

— Ничего, — спокойно сказал Сашка. — Сам допетривай, понял? Пошли, — кивнул он нам. Мы ушли со двора. Настроение у всех было скверное.

Скоро Левка уехал. Мы встретили его в день отъезда. Он сам подошел к нам. Пожал всем руки. Чики с нами не было. Он сидел дома взаперти за очередную свою провинность.

— Если что не так… ну, извините, — сказал Левка. — Ездили с отцом на дальний рудник. У него там знакомый. Учились вместе. Классные у вас здесь места. Я ночью в степь вышел, посмотрел на небо… Я такого неба никогда не видел — все в звездах. А где же Сергей Анатольевич?

— Дома сидит, — ответил я.

— Он прикольный. Пусть не обижается, — Левка еще раз пожал нам руки, побежал к машине, которая уже ждала его.

Мы вздохнули свободнее. Почему-то было неприятно думать, что Левка обиделся и на нас, и на Чику. Но теперь мы весело переглянулись. Когда во дворе появился Чика, мы стали с удовольствием вспоминать подробности драки и говорить Чике, что Левка «набил, набил, как миленький набил Чике морду». Чика злился, ругался и говорил, что это он набил бы ему морду, если бы ему не помешали. И кричал нам: это я «набил, набил, как миленький его набил!» Мы дразнили его, пока он сам не признался, что Левка — клевый пацан. Но это случилось уже после того, как мы открыли карьеры.

Я предал Вальку, чтобы вернуть Аленкину дружбу.

Мы дружили с детского сада и до шестого класса. По утрам я заходил за Аленкой, вместе мы шли в школу. Я нес ее портфель, болтал о чем-то всю дорогу. Мы много смеялись. У нее был такой характер, что стоило лишь палец показать, и она уже вовсю заливалась. Нас дразнили женихом и невестой — все, не только шпана из младших классов. Но если на мелкоту я не обращал внимания и только посмеивался, то своим одногодкам спуску не давал. Я вызывал на «дуэль» всех, кто смел косо посмотреть в нашу сторону (не считая девчонок, конечно). Впрочем, мало кто из девчонок над нами смеялся. Более того, Аленке втайне завидовали, хоть и делали вид, что они к «ее ухажеру», то есть ко мне, равнодушны.

Девчонки… Чего было взять с девчонок, даже если они и начинали хихикать за нашей спиной. А вот на насмешки парней я реагировал очень бурно. Я «приглашал» в палисадник за школой любого, кто позволял себе хоть ухмылку, хоть невзначай брошенное слово. Я бился, как говорится, до последней капли крови, и забивал насмешника, размазывал его в грязь. Я вырывался из рук друзей, которые оттаскивали меня от врага, опасаясь, что еще немного, и я забью его насмерть. О такой моей жестокости в драке знали все. Когда дело касалось Аленки, со мной боялись связываться. Я мог, видя, что передо мной сильный враг, которого мне не одолеть, броситься на него с чем придется: с палкой, с камнем, с разбитой бутылкой, — и бил куда попало, лишь бы победить.

В начале лета Аленка с матерью уехали в Ленинград — в гости к Аленкиному отцу.

Когда родители расстались, Аленке было года три. Ее мать, тетя Вера, тогда сбежала из Ленинграда в Степногорск, на родину. Бежать тете Вере было, в общем-то, не к кому — когда она только окончила школу, ее родители погибли на шахте, и она уехала учиться в Ленинград. Там познакомилась с Аленкиным отцом и вышла за него замуж.

После ссоры он приезжал за ними раза два, умолял вернуться. Но каждый раз тетя Вера выставляла его за порог, а моей матери, с которой через нас с Аленкой подружилась, объясняла, что не умеет прощать предательство.

Подробности ссоры я узнал из разговоров матери с отчимом. Они говорили: «Верка застукала муженька в постели с любовницей». Из подслушанного я понял, что отчим был на стороне «этого интеллигента». И не мудрено, сам он был тот еще бабник. А мать говорила: «Поучила и хватит, надо терпеть, если любишь». Но все-таки принимала сторону тети Веры.

Отчим усмехался: «Чья бы корова! А кто на меня в милицию, а?» Мать замолкала. Отчим откровенно потешался над ней и говорил, что все бабы одинаковы. Мать обижалась и не разговаривала с отчимом по нескольку дней. Но молчание матери его только забавляло. После подобных ссор он всегда ходил довольный и посмеивался.

Тем летом, в Ленинграде, Аленкины родители наконец помирились.

В Степногорск вернулись уже всей семьей. Аленкины родители решили поработать в Степногорске год. На рудниках платили очень прилично, и вполне можно было за год скопить на кооперативную квартиру. Вот они и задумали с доплатой обменять комнату на улице Пестеля на кооперативное жилье. Я только и слышал, что об этом жилье — и у себя дома, и у них.

Как-то Аленкины родители пришли к нам в гости. Я попросил дядю Борю, Аленкиного отца, рассказать о Ленинграде и о метро. Помню, он уже начал рассказывать что-то о движущихся ступеньках, но к нам подошла тетя Вера и предложила новый вариант обмена.

— Пестеля — это центр, — сказала она, — можно попробовать обменять комнату даже не на двух, а на трехкомнатную. Пусть на окраине, не беда. Аленка подрастает, надо подумать о ее будущем. Да и у нас тогда будет отдельная спальня.

Дядя Боря ответил, что об этом он как-то еще не думал, но это мысль и надо ее обмозговать. Взрослые стали бурно обсуждать новый вариант. Я был забыт.

Проводив гостей, отчим вдруг разозлился. Он бегал по квартире и орал, что вся эта семейка — говно.

— Ты им завидуешь, — сказала мать, — потому что ты не ученый и у тебя нет квартиры в Ленинграде.