Александр Турханов - Острова Тубуаи

После обеда они всей гурьбой отправились к машинам на посадку. А пирожные, между прочим, очень вкусные были…

— Все? — спросил Сашка Быков.

— Ну да, — ответил Чика.

— Щас в морду дам!

— За что? — удивился Чика.

— А чтоб не врал, — сказал Сашка.

— Сам ты врешь! — обиделся Чика.

Они стали переругиваться. Остальные молчали. То, что это было форменное вранье, никто не сомневался. Но многие из нас завидовали Чике — если не в этот раз, то в других случаях он умел завраться так, что это даже походило на правду. Позже, вспоминая его историю, мы много спорили, могло такое быть или нет. И соглашались друг с другом, что подобный случай вполне мог произойти, в жизни и не такое бывает. Мы переглядывались и говорили, как взрослые: «Всякое случается!» Вот только пирожные с кремом сильно нас смущали — как это они в рюкзаке не помялись?

Дома был только отчим. Он сидел на кухне и пил водку. Когда я вошел, он как раз наполнял стакан и на меня не оглянулся. Я прошел в комнату, быстро стянул выпачканную в крови футболку, сунул ее под кровать и уставился в окно. На балконе сушилось белье. Двор наш виден не был. Но я и так знал, что никого из наших пацанов сейчас нет на улице. Все сидели по домам и трусили.

Я стоял и смотрел в окно — долго, кажется, целую вечность. На балконе сушились вещи: три или четыре моих рубашки, материно нижнее белье, пододеяльник, простыня и с десяток семейных трусов отчима.

— Что тебя как черти драли? — услышал я его голос за спиной. Но только пожал плечами и не обернулся.

— Ну-ну, давай-давай, хами, — хмыкнул отчим и ушел на кухню допивать водку.

На следующий день со второго урока меня вызвали к завучу. Звали ее Иваницкая Валентина Петровна. У нее были мясистые ноги, мощные ягодицы, могучая богатырская грудь, нос картошкой, толстые щеки, маленькие глазки, а на голове вместо прически — мелкая химзавивка под барашка. Завуч преподавала английский язык. Мы, «немцы», сочувствовали «англичанам», учившимся в ее группе. Как же она орала! Кажется, даже стены тряслись.

В кабинете кроме Иваницкой и директора Александра Валентиновича были еще милиционер и женщина, которую представили мне как инспектора по делам несовершеннолетних. Иваницкая, как только я вошел, стала говорить, что явился главный бандит школы и что настало время самым серьезным образом обо мне поговорить. Милиционер попросил рассказать, что произошло на карьерах. Я рассказал все как было. Когда я закончил, инспекторша спросила, кто придумал эту игру…

— Как они ее называют? — обратилась она к Иваницкой.

— Забей место, — ответила та. — И название бандитское.

Я посмотрел на директора, потом на завуча, и честно признался, что это я придумал. Такого быстрого признания Иваницкая не ожидала и растерялась.

Тут милиционер стал говорить, что это хорошо, что я признался, что так и должны поступать настоящие мужчины. Конечно, он понимает, что я сам рисковал. Но все же надо быть ответственным перед товарищами, надо беречь дружеские головы, а не предлагать совать их черт знает куда. Здесь милиционер перевел дыхание, сказал «извините за черт знает куда» и опять извинился, что вновь повторил это «черт знает куда…». Он смутился и уже открыл рот, чтобы в третий раз повторить извинения, но его перебила инспекторша. Она посоветовала мне прочесть «Маленького принца» Экзюпери. Затем с дрожью в голосе стала цитировать слова о том, что «мы в ответе за тех, кого приручили» и что я, наверное, неглупый мальчик и должен понять, что она хочет сказать.

Дальше — больше.

Мои наставники, перебивая друг друга, стали говорить о родителях и о моем долге перед ними, о школе, которая пытается вывести меня в люди, о славных рабочих нашего города, которые кормят меня и поят, о городе, который хочет гордиться мной, о стране, которая, как мать, любит всех своих детей и меня в том числе…

— Что тебя побудило придумать такую игру? — спросила возмущенная Иваницкая.

— Это же очень опасно! — закатила глаза инспекторша.

Я пожал плечами и промолчал. Они опять заговорили.

Ничего не сказал только директор Александр Валентинович. Когда речи иссякли, вспотевшая Иваницкая спросила: «Может быть, и директор скажет свое слово?» Александр Валентинович поморщился и ответил, что поговорит со мной позже, а сейчас пусть я выйду.

— Это, знаете ли, очень странно… — услышал я голос инспекторши, уже выскакивая из кабинета. — Вы, как директор и как мужчина, в конце концов…

Скоро «гости» в сопровождении Иваницкой вышли из кабинета завуча. Они прошествовали мимо, и меня, как мне показалось, не заметили. Я заглянул в приоткрытую дверь. Александр Валентинович стоял у окна и курил в раскрытую форточку. Он повернулся к двери, грустно посмотрел на меня и сказал, чтобы я обязательно навестил Вальку в больнице.

— Да мы вчера вечером уже заходили, — ответил я. — И сегодня. Тоже пойдем.

— Сильно он расшибся, — вздохнул директор.

Я кивнул.

— Иди, — сказал Александр Валентинович. — У тебя урок.

Я поплелся к классу. Я понимал: все, что говорили наставники, было верно. Странным образом именно молчание Александра Валентиновича меня в этом убедило. Я-то знал ответ на вопрос, который задала мне Иваницкаяа: что меня побудило придумать такую игру. Но ни одному человеку, даже самому замечательному, который курил сейчас у форточки и грустно смотрел на школьный двор, его бы не сказал. Да и как можно признаться хоть кому-нибудь (разве только Тяпке, которую у меня украли), что «побудила» меня придумать такую игру — трусость. Только и всего.

Вернувшись домой и сделав уроки, я не пошел гулять. Мать даже заподозрила, не заболел ли я. Пока я сидел за столом и рвал один листок за другим, она несколько раз подходила ко мне и щупала лоб. Потом я услышал, как она сказала отчиму, что я наверняка влюбился.

— Га… — отозвался отчим.

На следующий день я показал друзьям свое сочинение. Друзья сказали, что это классно и надо дать почитать «ашкам» (мы учились в классе «б» и не без гордости называли себя «бандитами»). «Ашкам» стихотворение тоже понравилось. Скоро вся школа, завидев завучиху, хихикая, шепотом декламировала:

Неизвестно, кто ей об этом стишке стукнул, но через несколько дней Иваницкая снова вызвала меня к себе в кабинет и стала кричать, что я дрянь и она мной займется. В заключение она сказала, чтобы завтра я привел в школу… нет, не мать, хватит бедную женщину мурыжить, а отчима.

— Завтра суббота, — добавила она с ехидной улыбочкой. — Ничего, он сможет.

Это была действительно страшная месть. Отчим по выходным никогда не бывал трезвым, и его «приход» обещал не только скандал дома, но и унижение перед всей школой. А то, что он напьется еще с вечера пятницы, не стоило и сомневаться.