Татьяна Корниенко - Crazy

— И вы целуетесь…

— Представь, нет. В три года достаточно простого обожания. Когда мама говорила последнюю фразу про жизнь, мне становилось так радостно! Я обнимал маму и мгновенно засыпал.

— Кр-р-рутая любовь!

— Какую Синюю Жидкость изобрела ты? Показывай!

Я быстренько расставила свои рисунки. Дядя Вова вскочил и принялся бегать от одного к другому. Молча. Я даже испугалась: он ведь давно не видел, что со мной в рисовательной области произошло. Вдруг скажет, что всё это — фигня полная.

Но он ничего не говорил. Только сел и стал на меня смотреть. Я тоже на него некоторое время поглядела, потом мне надоело мучиться, и я спросила:

— Что, фигня?

Он как-то так странно вздохнул, хотел свою руку на мою положить, но, молодец, вспомнил, что я crazy (он об этом давно знает и с моими родичами жуть как ругается), руку убрал и говорит:

— Аля, я не ожидал!

Я по тону поняла, что не ожидал — это значит неожиданно хорошо. У меня губы тут же захотели вверх нарисоваться, но стыдно вот так взять — и до ушей. Поэтому я бровки свела, кончики у переносицы вниз опустила. Он на меня глянул, фыркнул:

— О, Господи, девушка! Перестань пыжиться. Лопнешь.

И мы начали хохотать. Потом дядя Вова подошёл к картине с зонтиком, поскрёб в затылке.

— Аленька, я, может быть, педагог совсем никакой. Но у меня есть одна задумка. Через неделю в художественном музее открывается моя персональная выставка. И мне бы очень хотелось показать некоторые твои работы. Ты как, не возражаешь?

— Мои? В музее? — то, что он сказал, было… Да этого вообще не было! Потому что такого не бывает с обычными четырнадцатилетними школьницами! Это примерно то же самое, как если бы мне сообщили, что я — наследная английская королева!

— А почему нет? Техника твоя ещё только формируется, мы будем над ней не один год трудиться… Но то, что ты рисуешь… — наверное, он, как и все взрослые, подумал, что нельзя захваливать ребёнка, и заключил очень сухо, — вполне достойно показа широкой публике.

Я как китайский болванчик кивнула:

— Ага!

— Надеюсь, твоё «ага» означает согласие?

Он ещё у меня согласия спрашивает!

— Да, да, да! Дядечка Вовочка, конечно, да! Только мне страшно.

— Это нормально. Мне тоже страшно. Переживём. Давай, свет Алевтина, отбирать.

Мы пересмотрели все мои работы. Дядя Вова выбрал шесть картин, поставил их в уголочке.

— Девонька, завтра или послезавтра к тебе придёт Лёша. Это мой помощник из художественного музея. Он упакует и заберёт твои работы. А ты уже придёшь на открытие выставки, в пятницу, в семнадцать часов.

Мы вызвали из кухни маму. Дядя Вова сообщил, что я согласна. Мама разволновалась, засыпала его всякими мамскими глупостями: кто приглашён, что мне надеть, можно ли ей прийти вместе со мной, будет ли фуршет, кто его готовит, есть ли в музее возможность помыть руки…

Потом дядя Вова засобирался. Уже в коридоре тихонько шепнул:

— Зонтик — это она? Синяя Жидкость?

Я всё поняла, кивнула и спросила, можно ли мне на выставку привести своих друзей — Юльку и Ивана.

— На открытии должно быть много людей, Алевтина. Иначе, какое же это открытие? Тащи своего Ивана. И Юльку в придачу.

До пятницы я жила на планете Весёлой Газировки галактики Пьяных Ёжиков. В мозгах у меня щекотало, хотелось хихикать и подпрыгивать. Иван сразу заметил, спросил, что происходит. Я тут же ему всё выложила. Вместе с приглашением. Он поблагодарил (представляете, культура!), сказал, что дядя Вова — умный мужик и принялся говорить разные правильные слова, чтобы я не слишком боялась. Только с этим у него ничего не получилось: мне уже много чего успело напредставляться. Кстати, абсолютно тупое занятие! Нервы крепко портит, а толку никакого.

В общем, я стала изводить себя всякими дурацкими историями. Даже во сне. Например, стою я с бокалом шампанского в окружении мужчин в костюмах и женщин в вечерних платьях. На мне тоже вечернее — тёмно-вишнёвое, длинное. На шее что-то дорогущее сверкает. Мы не спеша разговариваем о тенденциях в современной живописи, и вдруг к нам подлетает тётка в спутанном парике и начинает кричать на дядю Вову, что он позволил себе выставить в серьёзном музее малолетнюю бездарность.

Я Ивану рассказала для смеху, но он даже не улыбнулся:

— Алька, ты не бездарность. Насчёт этого можешь не переживать. Иначе бы Решетов твои работы не выставлял. Другое дело, не бывает, чтобы всем всё нравилось. Поэтому если кто-то скажет неприятное, ты не переживай. Ладно?

Соврала, что ладно.

Юльку на выставку я пригласила почти перед самым открытием. Вот это был шок! Она про простое рисование не знала, а тут — сразу выставка!

Мне пришлось взять с неё слово, что новость не разлетится каркучей птицей по всей школе: Мойдодыра хватает!

А потом грянула пятница. После бессонной ночи у меня разболелась голова, и я осталась дома на досыпание. И, действительно, выспалась, но к началу всё равно чуть не опоздала: одевалась.

Мы с мамой придумали, что я буду в платье, которое папа привёз из Бельгии. Очень красивое, хотя, на мой вкус, слишком расфуфыренное. Я нарядилась, поглядела в зеркало — ну просто куколка Барби! А времени уже нет. Пришлось влезать в джинсы, срочно гладить блузку. Мама когда увидела, какое-то время держалась. Потом из неё посыпались советы. Один за одним. Потом она заявила, что все будут люди как люди, а я страхолюдина. Мы, естественно, рассорились и пошли на мою и дяди Вовину выставку по отдельности.

Почему так бывает? Я маму больше всех на свете люблю. И она меня, я знаю. Но как только начинаем о чём-нибудь договариваться, обязательно поссоримся. А потом переживаем. Я — так точно. Всегда начинаю о себе плохо думать, что бессовестная, что обижаю любимого человека. Затем начинаются «последние» обещания: не вестить на всякие фразочки, молчать, соглашаться. Терпеть, в общем. Но с терпением у меня пока сплошные проблемы. Может, потом, во взрослой жизни? Мне мама так и говорит: вот будут свои дети, ты меня поймёшь!

Когда я, запыхавшись, прискакала к художественному музею, Юлька и Иван уже были нервные. Особенно Юлька. Она сразу же начала на меня наезжать:

— Слушай, звезда, мы тебя полчаса ждём! Там столько телевидения! И дядьки с дамами. При костюмах. Ты не боишься?

Я хотела ответить, но Иван перебил:

— Юль, Аля не боится. Правда, Аля?

И посмотрел на меня… Прямо наш школьный психолог. Мне даже смешно стало. Я махнула рукой:

— Нисколечки.

Хотя, какое там «нисколечки», если в организме всё тряслось, как мышиный животик. Верите, я никогда не видела, как у мышей животики трясутся. И не хочу на эту заразу смотреть. Но где-то такое выражение прочитала, и мне понравилось.

Выставочный зал располагался на втором этаже. У входа нас остановил милиционер — красивый парень. Мы с Юлькой замялись, но Иван объяснил, кто мы такие, и охранник сразу потерял к нам интерес.