Галина Карпенко - Самый младший

— Надо было раньше, — говорит Ольга Андреевна и оглядывает ряд пожелтевших длинноногих ёлок.

Алёше ёлки кажутся великолепными.

— Мама! Ты смотри, какая мохнатенькая! — кричит он. — А снизу папа подрежет. Папа!

Папы нет. Он уже в другом конце базара, около грузовика, на котором привезли свежие ёлки.

— Ну как? — спрашивает папа, и Алёша с мамой обходят вокруг густой красавицы.

Папа несёт её на плече. Он идёт прямо по мостовой, а рядом, по тротуару, Алёша везёт пустые санки.

Все спешат, все торопятся…

Не спешит только один Макар. С тоской смотрит он на корыто, которое стоит посреди кухни.

— Ну что же ты, заснул, что ли? — кричит на него тётя Маша. — Садись скорее, а то народ скоро придёт, как мне тебя тогда мыть.

— Давай завтра, — говорит Макар.

Тётя Маша засучила рукава и взяла мочалку. Макар понял, что сопротивляться бесполезно.

Когда Настя, вздрогнув, обернулась на крик тёти Маши, то сама закричала ещё громче. Перед ними стоял голый Макар весь в чёрно-синих узорах.

— Что это? — наконец выговорила тётя Маша.

— Эмблема.

На спине у Макара был тёмно-фиолетовый череп, от шеи до поясницы шли гирлянды из непонятных листьев. А на груди красовался меч, вокруг которого обвивалась змея.

— Господи! Что же с тобой теперь делать?

Настя отстранила мать и стала тереть Макара мочалкой. Намыливала и приговаривала:

— «Эмблема»! Чем ты намазался, дурачина? Так заражение крови получить можно. Татуировщик несчастный!

Макар молчал.

Сколько трудов было положено, чтобы достичь такой красоты! Сначала надо было перевести рисунок на газету, потом лежать не шевелясь, чтобы как следует отпечаталось. А теперь всё пропало.

Когда Бодровы пришли с ёлкой, Макар, уже вымытый, сидел за столом и помогал тёте Маше тереть хрен. Помогать он вызвался сам, чтобы все думали, что он плачет от хрена.

Гуркины обещали приехать пораньше, но пошёл одиннадцатый час, а их всё не было.

— Ну, если из них кто-нибудь заболел, тогда причина уважительная, а если так канителятся, то куда же это годится, — досадовал Степан Егорович.

— Небось Татьяна Лукинична всё принаряжается, — вторила ему Настенька.

Гуркины, наверное, чувствовали, что их пробирают. Когда наконец без двадцати одиннадцать они появились, то сразу стали оправдываться. Виновата была совсем не Татьяна Лукинична.

— Я в семь часов вечера была совсем готова, а он канителился, канителился. У меня всё терпение лопнуло. Уж я решила ехать одна.

Татьяна Лукинична даже не глядела на Анатолия Павловича. Она разделась и пошла с тётей Машей смотреть праздничный стол. И Анатолий Павлович, пользуясь её отсутствием, стал излагать причину их опоздания.

Он поставил на стул небольшой чемоданчик и сказал:

— Прошу внимания! Я, друзья, решил, что нам должно быть сегодня необыкновенно весело, и вот здесь… — Он даже постучал по чемоданчику. — Здесь новогодний сюрприз! Он-то нас и задержал.

Конечно, всем не терпелось поскорее посмотреть, что же там у него в чемодане.

Но Анатолий Павлович сказал:

— Позвольте! Позвольте! Я должен подготовиться и преподнести его в торжественной обстановке.

Когда все сели за стол, Анатолий Павлович попросил соблюдать абсолютную тишину. Тишина наступила, замолчала даже Татьяна Лукинична.

— Друзья! — произнёс Анатолий Павлович торжественно. — Перед вами не я, нет, перед вами не Гуркин Анатолий Павлович, старый ворчун и строгий математик. Перед вами весёлый фокусник, маг и волшебник. Каждый из вас должен загадать одно самое заветное желание. И оно непременно исполнится. Загадали?

Все сидели молча и улыбались. Алёша просто глаз не сводил с чемодана. Он даже не мог придумать никакого желания. А все остальные, конечно, загадали. Ещё бы не загадать желание, которое непременно исполнится!

Анатолий Павлович делал руками какие-то таинственные пассы. Наконец он сосчитал:

— Раз, два, три!

Щёлкнул замок, и чемодан открылся.

Улыбка исчезла с лица Гуркина.

— Таня, — сказал он, — Танечка! Я взял не тот чемодан.

Сюрприза не получилось, но всё равно все были довольны и смеялись.

— Нет, это здорово! Это замечательно! — не переставая смеяться, кричал Алёшин папа.

— Анатолий Павлович, голубчик! Это же двойной фокус получился! Ей-богу, здорово!

Алёша ещё надеялся, что, может быть, что-то ещё произойдёт. Он пытался заглянуть в чемодан. И когда это ему удалось, то оказалось, что в чемодане ничего нет, кроме старых ботинок.

— Толенька, я приготовила нести их в починку, — повторяла Татьяна Лукинична, укоризненно покачивая головой. — Ах, Толя, Толя!

И она, улыбаясь, оглядывала сидящих за столом, будто говоря: «Видите, какой он чудак, ну что с ним поделаешь?» А самой, наверное, было его очень жалко.

Анатолий Павлович сидел молча. Алёшин папа его убедил, что всё получилось куда интереснее.

Анатолий Павлович стал объяснять, как это могло произойти:

— Серёжа, дорогой, я старался, я очень ловко всё придумал, и вот пожалуйста. Нельзя, нельзя в доме держать одинаковые чемоданы!

— Они и не одинаковые! — обиделась Татьяна Лукинична. — Тот зелёный, а этот почти чёрный.

— «Почти, почти»! — никак не мог успокоиться Анатолий Павлович.

Помирились все на том, что сюрприз Анатолий Павлович привезёт в другой раз, а сейчас надо скорее провожать старый год, потому что вот-вот уже настанет новый.

Степан Егорович стал наливать рюмки.

— По старшинству, — сказал он.

Налил сначала себе, потом Анатолию Павловичу, потом тёте Маше, Татьяне Лукиничне, Алёшиному папе и всем остальным.

Степан Егорович встал, и все встали.

— Год был такой, что его не забудут, — сказал Степан Егорович. — Слава ему и честь!

— Товарищам нашим честь и слава! — добавил Алёшин папа, и рюмка у него в руке задрожала.

— Э, брат, держи, держи! Проливать не полагается! — Степан Егорович погрозил ему пальцем.

Все выпили, и тётя Маша стала угощать. Она подкладывала всем в тарелки то одного, то другого. А Макар и Алёша откупорили для себя бутылку клюквенной шипучки.

До Нового года оставалось совсем мало минут.

— Тихо, друзья! — сказал Анатолий Павлович. — Тихо!

Все замолчали, только в громкоговорителе было слышно: тук-тук! Тук-тук! Словно кто-то постукивал маленькими молоточками. Но вот смолкли и молоточки, на мгновение наступила абсолютная тишина. Потом послышался автомобильный гудок, другой. Будто пахнуло морозом, и все услыхали, как на Красной площади раскатился звон часов. К нему прибавился ещё какой-то особенный звук — это, наверное, большая стрелка передвинулась по последним секундам. Часы вздохнули и начали отбивать час за часом все двенадцать часов.