Альфред Вельм - Пуговица, или серебряные часы с ключиком

— Что ж она, ничего не надела, когда в школу побежала?

— Плохо ты, Генрих, русскую зиму знаешь, — говорит Комарек. — А ватник? Ватник, правда, не новенький, а такой, будто его волки ободрали, однако греть он хорошо греет… — объяснял он.

Вернулась бабушка и стала похожа на снежную бабу. Мел она растолкла в мельчайший порошок, залила его чем-то и хорошенько размешала. Этой кашицей она и намазала обмороженные места на ногах Комарека.

— А говорила она по-немецки или по-мазурски?

— Нет, по-русски, — отвечает Комарек.

Мальчишка все спрашивал и спрашивал, и Комареку приходилось напрягать свою память. Однако годы не прошли для нее даром, русские ее страницы основательно поистерлись. «ПУГОВИЦА», — вдруг прояснилось в ней. Пуговица — настоящее русское слово, и, если он, Комарек, не ошибается, означает оно именно тот предмет, который пришивают к одежде, чтобы ее застегнуть.

— Представь себе, оборвалось у тебя что-нибудь, ты и говоришь: «Пуговица оторвалась»!

«Странные вещи в жизни случаются, — подумал старый Комарек. — Надо ж! Ничего у тебя в голове не осталось, а «пуговица» осталась».

Сколько он ни силился, кроме «копейки» и «рубля», так ничего и не вспомнил.

А мальчишку будто заворожили эти чужие, такие непривычные звукосочетания. Он то тихо и ласково произносил «пуговица», как будто хотел подозвать маленького зяблика, а то сурово и строго, надув губы, произносил «пуговица» так, что у него самого мурашки по спине бегали. Но вдруг он сказал:

— По правде-то, дедушка Комарек, они — наши враги.

— Русский человек — добрый человек. Душа у него хорошая.

— По правде-то они — наши враги.

— И гостеприимен и радушен русский человек.

— Но по правде-то, дедушка Комарек…

Вполне возможно, что старый Комарек рассказывал о своих давнишних приключениях не без умысла, однако возможно, что делал он это и непреднамеренно, толкала его на это какая-то неведомая ему причина: должно быть, хотел вспомнить побольше о том времени.

…Льет дождь. Генрих забежал вперед, взобрался на курган и кричит оттуда:

— Нет ничего! Никакого Одера нет! Справа только деревня виднеется…

Подойдя поближе, они скорее почувствовали, чем увидели: деревня брошена. Старик велел Генриху сбегать посмотреть, заперты дома или нет.

Они стояли и ждали. Дождь все лил и лил.

— Заперты, дедушка Комарек. Были заперты. Кто-то двери выломал.

Старик строго-настрого приказал ничего в домах не трогать, брать только скоропортящиеся продукты.

Скоро в больших плитах затрещал огонь — дров в сараях оказалось вдоволь. Запахло опаленными курами. В просторных крестьянских кухнях зашипело, заурчало… Немного жутко было — должно быть, оттого, что во всей деревне они не застали ни одного человека.

— Дедушка Комарек, а дедушка Комарек! Тут такие хорошие теплые рубашки! Три штуки. Они ведь тоже скоропортящиеся.

Старик долго смотрел на Генриха, державшего в руках три байковые рубашки, потом снова повернулся к плите. А Генрих поскорей отложил рубашки на чемодан, стоявший вместе с остальным багажом посередине большой комнаты.

А еще мальчишка обнаружил женскую блузку и тоже отложил. Красивая блузка! Генрих снова поднял ее и стал рассматривать: белая, шелковая, расшитая разными цветами и легонькая, будто перышко ласточки. Сожмешь в кулак — и нет ее, вся помещается! «Как бы она фрау Кирш подошла!»— подумал Генрих и спрятал блузку в карман.

— Я ничего не буду говорить, дедушка Комарек, вы сами скажете, скоропортящиеся они или нет.

Старик увидел на ногах Генриха превосходные сапоги, подошел, пощупал — мягкие шевровые голенища.

— Офицерские, — сказал Генрих. — Там еще лейтенантская форма лежит.

Четыре пары мужских носков ручной вязки, эмалированную кружку — это Генрих отложил для дедушки Комарека. И вдруг он увидал губную гармонику! Даже испугался сперва, вспомнив Рыжего. Он хотел было положить ее обратно на место, но подумал: «Ах, как бы он обрадовался, как бы это было хорошо!» Немного поколебавшись, Генрих засунул гармошку за голенище.

Смеркалось. Генрих и Комарек лежали в широких крестьянских кроватях под красными перинами. Вокруг печи была натянута веревка, на ней сушились рубашки, куртки, брюки.

— Я все проверил, дедушка Комарек. Ничего живого они не оставили. Две курицы, и все.

— Достаточные люди тут жили, — подумал вслух Комарек.

— Никак я не пойму, чего это они всё так бросили?

— От страха, — сказал Комарек. — Страх, вот в чем дело.

— Не верят они в нашу победу, вот почему, — объяснил Генрих.

Они помолчали. Сумерки густели. У стены чернел огромный шкаф.

«Надо тебе обо всем с ним поговорить, — думал Комарек. — Вот сейчас и говори!» Но он никак не мог подобрать нужные слова.

Мальчишка стал опять рассказывать про Ошкената, но скоро почувствовал, что старику Ошкенат совсем не нравится, и заговорил о звездах.

— Уран ты забыл, — прервал его Комарек.

Генрих еще раз перечислил планеты. Кончив, он сказал:

— Сколько лун у Юпитера — не поверишь даже! Мальчонке разговор о звездах казался очень важным, ученым. Неожиданно он приподнялся:

— Слышите? Слышите, дедушка Комарек?

— Дождь шумит.

— Нет. Это другое.

Оба долго прислушивались.

— Вроде бы… лошадь! — сказал Комарек.

Мальчишка хотел сразу же бежать посмотреть, но старик сказал, что это можно будет и утром сделать.

И вот, когда Генрих напряженно вслушивался в доносившееся издали тихое ржание, старый Комарек сказал:

— Война проиграна, Генрих. Может, еще и протянется месяц-другой, но она проиграна.

— Вы, значит, тоже не верите в пашу победу?

— Жалеть об этом не приходится, что так оно получилось. Жалеть надо людей, что погибли на этой войне.

— А как же родина, дедушка Комарек? Как же родина?

— Русские тоже люди, и французы люди…

— А как же родина, дедушка?

— Ты ни с кем об этом не говори, понял?

— Не буду, дедушка Комарек. А как же…

— Ни с кем, ни с одним человеком.

Мальчик пообещал.

Дождь все шумел не переставая. Стало так темно, что они теперь четко видели крестообразный оконный переплет.

— Не надо плакать, — сказал старик. — Это к лучшему, что так оно получилось.

Потом они снова услышали глухое ржание.

— Должно быть, из риги это. Но я ведь везде смотрел…

— Спи! — сказал Комарек. — Завтра нам надо пораньше в путь — война на пятки наступает.

Утром они нашли лошадь. Это оказался пегий мерин с жиденькой рыжей гривой и коротким хвостом. Губа отвисла, изнутри она была синяя. Неказистая лошадь, ничего не скажешь.