Альфред Вельм - Пуговица, или серебряные часы с ключиком

— Тебя будут бить, когда ты вернешься, Отвин?

— Пускай.

— Тебя бьют палкой или рукой?

— Рукой или большой деревянной ложкой. Это уж как придется.

— И мать тебя тоже бьет, Отвин?

— Чаще старуха. Но я притворяюсь.

— Кричишь?

— Я не кричу. Я теряю сознание.

— Ну?

— Я поворачиваюсь так, чтобы она попала по голове.

И сразу теряю сознание. На самом деле я не теряю.

— И тогда она больше не бьет?

— Нет, не бьет.

— Ты долго так лежишь — без сознания?

— Недолго. Минуту, полминуты. Потом поднимаюсь и долго держусь за голову.

Они шли через утренний лес и разговаривали. У каждого было по свертку угрей под мышкой. Ранец они несли по очереди.

— А меня никто не бьет, Отвин. И дедушка Комарек меня ни разу не ударил. Правда, Отвин, меня никто никогда не бил.

Выйдя из лесу, они увидели среди простиравшихся перед ними полей небольшое озеро — Шабернакское. На противоположном берегу стояла деревня, а дальше — опять лес. Перед самым лесом виднелось красное станционное здание.

Вот и платформа. На чемодане сидит человек. Он читает газету. На нем выцветшая кепка и старый вязаный свитер, не доходящий до пояса. Как раз когда мальчики ступили на платформу, человек перевернул страничку и посмотрел на них.

Больше никого на станции не было.

Несколько позднее человек в старом свитере заметил, что мальчишки в нерешительности переминаются с ноги на ногу, шушукаются. Потом они зашли в станционное здание, однако прежде оглянулись и посмотрели в его сторону…

Довольно долго их не было видно. Постепенно платформа заполнилась людьми — женщины, мужчины. В руках корзины и ведра, полные лисичек. Это все были грибники, заночевавшие в лесу и теперь первым берлинским поездом возвращавшиеся домой. Другие пришли сюда из деревень. Эти — с рюкзаками, набитыми картошкой, а то и маслом, салом. Рюкзаки всё большущие! «И тебе не мешало бы собрать грибов», — подумал человек в старом свитере. Когда платформа уже почернела от народа, он снова увидел обоих мальчишек. Заметил, как они опять посмотрели на него. «Славные ребята», — подумал он, встал, прошелся немного. Придет ли поезд через час или через три, никто здесь не знал. Подойдя поближе к мальчишкам, он заметил, что они испугались. Но деваться им было некуда. Человек улыбнулся. Мальчишки прошмыгнули мимо, стараясь скрыться с глаз. А человек снова сел на чемодан, достал маленький кисет и набил трубку. И опять уткнулся в газету.

Поезд, подошедший наконец к станции, оказался битком набитым. На подножках тоже стояли люди и на буферах между вагонами. Многие сидели на покатых крышах вагонов. Здесь никто не сошел, и грибники еще до того, как состав остановился, стали брать его штурмом. Кто-то уронил ведро, и желтенькие лисички покатились по платформе.

Паровоз пыхтел и отдувался, как старая добрая кляча.

Мальчишки успели взобраться на крышу последнего вагона. Сидя на самом краю, они болтали ногами. Из-под них одна за другой выскакивали шпалы, убегали назад сверкающие рельсы. Казалось, будто это какие-то огромные лапы, готовые вот-вот схватить тебя.

А ребята еще удивлялись, почему как раз это место осталось незанятым!

Оба покрепче ухватились за бортик — спрыгивать было уже поздно.

На крышах собралось много народу. Никто, должно быть, ничего удивительного не находил в том, что приходилось путешествовать на крыше. Люди переговаривались, а то и дремали или смотрели на проносившиеся мимо сосны. На поворотах показывался паровоз, старательно пыхтевший впереди.

И снова мальчишки увидели человека в старом заплатанном свитере: он сидел на крыше третьего вагона от них. Оба одновременно подумали, что он следит за ними.

— А на нем кепка.

— Помнишь, как он смеялся?

— Это он понарошку, Отвин. Будь на нем шляпа, ее бы сразу ветром унесло. Потому он и в кепке.

Сидеть на крыше последнего вагона уже не было страшно. Они вертели головой во все стороны. Однако и уверенность в том, что недалеко от них сидит тайный сыщик, тоже окрепла.

Поезд неожиданно остановился: какой-то полустанок посреди поля. На платформе стояло пятеро полицейских. Люди, сидевшие на крышах вагонов, заволновались. Двое полицейских как раз подходили к последнему вагону. Мальчишки соскочили и, прижимая каждый свой сверток с угрями, спрятались за штабелем шпал.

Довольно скоро контролеры ушли. Раздался свисток. Мальчишки увидели, как кто-то усиленно машет им с крыши вагона. Оказалось, это как раз дядька в заплатанном свитере. Он махал, чтобы они поскорее взбирались на крышу, — поезд уже трогался.

Пригнувшись, они бежали по шпалам, повисли на буферах и залезли на крышу. Человек в старом свитере приветливо кивнул им. Они ответили.

— Должно быть, бывают и добрые сыщики, — сказал Генрих.

— Этот — правда добрый.

— Теперь все не так, как раньше, Отвин, когда люди боялись полиции. Все теперь по-другому.

Долго еще они говорили о том, какие теперь добрые полицейские.

— Меня спросить, Отвин, так я скажу: правильно они делают, что ловят мешочников и спекулянтов.

Жаль только, что «тайный сыщик» не слышал, как они расхваливали новую полицию. Иногда они оборачивались и улыбались ему.

Теперь они ехали мимо домов, утопавших в садах. Но вскоре они увидели и огромные кучи битого кирпича, а это тоже когда-то были дома! Все улицы были завалены кирпичом.

Мелькали и огромные, когда-то гордые здания, от которых осталась только половина — другая превратилась в груду щебня. Сюда попали бомбы. Стояли и молчаливые стены с пустыми глазницами окон.

— Это уже Берлин?

— Кажется да, Отвин. Берлин.

Слышался гул голосов, но сам черный рынок еще не был виден.

Мальчишки шли по вытоптанной в известковой пыли тропинке, пристроившись за какой-то старушкой. Здесь домов не осталось совсем, только кое-где торчали печные трубы, высились горы щебня. Старушка, семенившая впереди, должно быть, была не в своем уме — она все время разговаривала сама с собой. Чувствовалось где-то близко большое скопление людей, но их все еще не было видно. Старушка, подобрав юбку, пригнулась и шмыгнула в оконный проем в кирпичной стене. Мальчишки — за ней. И сразу очутились на черном рынке.

Может быть, пятьсот, но, возможно, и тысяча человек толпились здесь. Люди расхаживали, как бы прогуливаясь, сбивались в группки. Проталкиваясь между ними, мальчишки останавливались, слушали, присматривались. Какой-то мужчина, повернувшись к ним, прикрикнул, чтобы они убирались отсюда. Тогда они, отойдя, остановились у следующей группки.