Эно Рауд - Огонь в затемненном городе

Тележка, честно говоря, довольно нелепая. Кузов тележки представляет собою ящик, обитый желтой жестью и установленный гораздо выше, чем кузова обычных тележек. Перед этим ящиком, сразу же позади лошади, высокое сиденье, которое из добрых чувств можно было бы назвать облучком. По бокам с обеих сторон на ящике написано синими печатными буквами: «Бохман и сын». Очевидно, тележка когда-то принадлежала торговцу Бохману и его сыну, которые возили на ней свои товары.

Эта надпись — «Бохман и сын» — единственное, что меня несколько огорчает в моей возницкой должности. Сейчас объясню почему.

Однажды, возвращаясь в город с грузом картофеля, я заметил на улице Гуйдо и Атса. Читатель, наверно, догадался, что они, естественно, также заметили меня.

— Эй, хозяин, подвези! — крикнул Гуйдо.

Я не придумал ничего другого, как многозначительно пошевелить кнутом.

Но тут Атс пояснил:

— Никакой это не хозяин. Ты читай на тележке — это же мальчик Бохмана!

— А где же старый Бохман? — спросил Гуйдо.

Атс ответил вместо меня:

— Старик Бохман ведь в России. Видимо, сынок везет ему теперь провизию, чтобы папаша не околел там с голодухи.

Кровь во мне заходила волнами. Я крутанул кнутом, но парни благоразумно держались подальше от тележки. Тогда я вытянул кнутом лошадь, однако безрезультатно, потому что с грузом она все равно не могла пуститься бегом.

Я молча проглотил насмешки Гуйдо и Атса. Только подумал, что наступит же время, когда мы сведем все счеты.

Вообще-то (не считая этого «Бохман и сын») я доволен своей новой должностью. Теперь я умею быстро и уверение запрягать и распрягать лошадь, а такая сноровка может пригодиться в жизни.

Но, помимо всего, мы с Олевом получили еще одну, чисто военного характера, выгоду от моей возницкой должности.

Если у читателя хватит терпения, то он вскоре узнает какую дополнительную пользу извлекли мы из того, что в моем распоряжении оказались лошадь и тележка.

На полпути от детского сада до подсобного хозяйства находится так называемая пустошь Х а асвялья. Мы с Олевом не раз слыхали от мальчишек, что там будто бы есть какие-то подземные ходы или катакомбы. И все-таки мы никак не могли собраться лично пойти осмотреть эти катакомбы. Но теперь служебные поездки проходили мимо Хаасвялья, и для меня открывалась удобная возможность поближе познакомиться с этими подземными ходами.

Дело было организовано так: отправляясь в один из рейсов за продуктами в подсобное хозяйство, я прихватил Олева с собой. Легкие у Олева были слабые, поэтому его освободили от вспомогательных работ, и он мог заниматься чем угодно. Мы уселись рядом на облучке, будто два сына Бохмана, и пустились в путь.

Должен признаться, что тот же самый путь, который я обычно проделывал один, вдвоем с Олевом показался мне гораздо приятнее. На сей раз я даже желал бы встретиться с Гуйдо и Атсом. Уж мы бы все вместе немножко поговорили. О том, кто такой старик Бохман, и кто его сын, и так далее и тому подобное. К сожалению, мы не встретили Гуйдо и Атса.

Мы вообще не встретили знакомых, но у нас и без того было о чем поговорить и что обсудить.

Незаметно наш разговор снова перешел на Велиранда. Эта тема всегда вызывала у нас озабоченность. Правда, мы разоблачили Велиранда. Мы даже успели предупредить о нем двух человек. Но пока мы заканчивали школу и сдавали вступительные экзамены в гимназию, нам было совершенно не до того, чтобы продолжать за ним слежку. А в том, что Велиранд продолжал действовать, у нас не было никаких сомнений. Следовало бы окончательно обезвредить его. Но как?

— Неужели у нас действительно руки коротки? — проворчал я.

— Его надо было бы каким-нибудь образом скомпрометировать в глазах немцев, — считал Олев.

Такую идею он уже высказывал и раньше, но все упиралось в один и тот же вопрос — как?

— Вот если бы можно было пришпилить ему на спину табличку, — рассуждал Олев, — скажем, с надписью: «Берегитесь, я немецкий шпик!» Стоит ему появиться с такой табличкой в политической полиции, песенка его будет спета.

Этот план тоже был не нов. Но мы и сами понимали его несбыточность. В школе еще удавалось устроить, чтобы кто-нибудь из мальчишек разгуливал с пришпиленной на спине запиской: «Я — дурак!» Но наше дело было гораздо сложнее и серьезнее.

Я поразился, до чего быстро шло время, когда мы ехали вдвоем. Не успели мы порассуждать о том о сем, как уже оказались на Хаасвялья.

Засеянных полей тут почти не было. Местами рос ольшаник, местами просто лежала голая земля. По краям дороги было полно маленьких пирамид из цемента — противотанковых заграждений. Они остались тут с прошлого лета.

Моя лошадь — умное животное. Когда я направил ее в сторону от дороги прямо через дренажную канаву на луг, она изумленно обернулась на меня. Но так уж заведено, что лошадь должна подчиняться воле человека. Итак, несмотря на удивление, она должна была шагать туда, где, по словам мальчишек, находились катакомбы.

Длинные ряды противотанковых надолб протянулись далеко, до самого горизонта. Ну, против танков они, может быть и годились, а наша тележка «Бохман и сын» прекрасно проезжала между ними.

Настоящей дороги перед нами не было — были лишь следы колеи, заросшей травой. Но мы выбрали точное направление и через некоторое время оказались там, где надо.

Катакомб было три. По виду они напоминали бомбоубежище, которое в начале войны выкопали у нас в городском парке. Сверху они были покрыты землей, на которой теперь уже выросла трава.

Я привязал лошадь к тонкой, как прут, ольхе, и мы пошли к первой катакомбе. Но тут выяснилось, что катакомба залита водой. Мы измерили глубину воды палкой и увидели, что там больше метра, а дальше могло быть еще глубже. Чтобы проникнуть в катакомбу, нам потребовалась бы лодка.

Будь мы на несколько лет моложе, мы, может быть, построили бы плот и отправились на нем в сумрачную глубину катакомбы с горящими факелами в руках и тревожно бьющимися сердцами. Но сейчас такое романтическое предприятие казалось нам слишком детским.

— Здесь могли бы хорошо прятаться парашютисты, — заметил я. — Близко никто не живет, а вода уберегает от любопытных.

Проблема парашютистов в последнее время интересовала нас все больше. Ночью иногда слышался тихий рокот самолетов. Звук был совсем не похож на привычное завывание «мессершмиттов» и «юнкерсов», а натренированное ухо могло с уверенностью определить: гул доносился с очень большой высоты. Ходили слухи, что однажды облачной ночью кто-то над каким-то лесом видел парашют. Все же о деятельности парашютистов в наших местах никто ничего определенного не знал.

— У катакомб только один вход. Они словно созданы для ловушки, — сказал Олев. — Наши парашютисты не такие дураки, чтобы засесть здесь.