Вейкко Хаакана - Антери, сын Лапландии

Они оставили свой старый дом прошлой весной. Снег тогда уже таял. Большие реки скоро должны были разлиться, вода в водохранилище подняться, и они остались бы на острове, если бы не выехали, сказал отец.

И вот прибыл большой грузовик, и в него погрузили немногочисленную мебель, хозяйственные принадлежности, несколько узлов с одеждой, лыжи и велосипед, рабочий инструмент отца и учебники Антери. Собаку Сепи посадили в кабину вместе с матерью и Антери, а отец ехал позади на новом мопеде, который он купил для того, чтобы ездить на работу.

Но до этого отец продал дом и земельный участок электрокомпании, той, чьими силами сооружалось водохранилище. Точно так же были проданы две коровы и теленок — их домашний скот. У них осталась только Сепи, и это было хорошо. Лучшей птичьей собаки, чем Сепи, не было на свете, говорил отец. И Антери верил этому, ведь он знал, как много дичи принес отец домой в прошлую осень. Это были глухари, глухарки и тетерева. Были также и куропатки, но их Сепи не облаивала. Куропатки жили и передвигались на земле, они, конечно, могли и летать, но почти никогда не садились на дерево, где их можно было облаять; Антери знал это по рассказам отца и отчасти по собственному опыту. Но вот что было удивительно: это знала и сама Сепи и потому никогда не лаяла на куропаток. Когда ей удавалось учуять этих птиц по оставленным на земле следам или как-нибудь иначе, она не раскрывала пасти и не бросалась на них. Возможно, опыт научил ее, что это бесполезно, так как куропатки всегда успевали стать на крыло и улететь. Сепи просто оставалась на месте, глядела в ту сторону, где она чуяла стаю куропаток, и в крайнем случае лишь помахивала хвостом. По всему этому отец знал, что ему следует пойти посмотреть в том направлении, держа ружье наготове. Могло статься, он замечал этих окрашенных под цвет местности птиц, и тогда дело было ясное. Но могло статься и так, что он не видел их, сколько бы ни напрягал зрение, такую хорошую защитную окраску они имели. В таком случае охотнику следовало попытаться тихонько подкрасться поближе, все время держа ружье наготове, и, когда стая куропаток становилась на крыло, пустить им вслед дробовой заряд. Тогда обычно куропатка или две падали на землю, и Сепи получала в награду печень птицы, а охотник клал в свой рюкзак новую добычу.

Раза два или три Антери ходил вместе с отцом на охоту, и теперь, зимой, это были чудесные воспоминания… Отец мог уходить в лес только по воскресеньям, так как в остальные дни недели он работал. И у Антери тоже была своя работа — занятия в школе. Однако в какое-то воскресенье сентября или октября, когда мать еще спала, отец приходил будить Антери, как они уговаривались накануне. Их рюкзаки были уложены уже с вечера: несколько бутербродов, зажаренное матерью птичье мясо, сахар, кофе, закопченный охотничий кофейник отца, выдолбленные дедушкой деревянные чашки-куксы. Плащи на тот случай, если днем пойдет дождь.

Брезжило, солнце еще не вставало. Могло статься, над землей висел туман, но с восходом солнца он рассеивался… Сепи была готова. Она знала, о чем речь, видя у отца рюкзак на спине и ружье на плече. Она радостно лаяла, высоко подпрыгивала и вся дрожала от восторга.

Они дважды бродили в лесах, которые окружали их новый дом, и их тогдашняя добыча была не особенно велика — всего лишь две-три птицы за каждый раз. Но чудесно было вспоминать ту минуту, когда Сепи своим лаем возвестила, что нашла стоящую выстрела дичь, и они стали тихонько подкрадываться к ней. Двигаться надо было с осторожностью. Отец шел впереди с ружьем в руке, Антери за ним, ставя ногу в его след и в точности повторяя его движения.

Продвигаться вперед надо было под укрытием разлапистых елей, кустов, стволов деревьев, валунов и кочек. Но так, чтобы не сломалась ни хворостина, не шевельнулась ни ветка. Иногда приходилось подаваться назад и искать нового пути с другого места, так, чтобы что-то постоянно заслоняло приближающихся охотников от птицы, настороженно сидящей на дереве. На мало-мальски открытых местах надо было передвигаться пригнувшись или ползти медленно, совершенно беззвучно. И все время, не переставая, слышался лай Сепи.

Но вот наконец крадущийся впереди отец увидел мельком собаку. Возможно, это был закрученный хвост Сепи, ее стоящее торчмя ухо или какая-нибудь другая часть ее тела, возможно, черный кончик морды, указывающий на одно-единственное дерево среди множества деревьев. Во всяком случае, теперь по увиденному можно было решить, на каком дереве сидит птица. Если это темный, крупный глухарь, человеческий глаз скоро отыщет его. А если это глухарка или тетерка, которая вдобавок к своей замечательной защитной окраске еще и притаилась за стволом дерева или толстым суком, то увидеть ее необычайно трудно… Собственно говоря, уже по первым звукам лая Сепи отец узнавал, о какой птице идет дело. Он говорил, что Сепи по-разному облаивает глухаря, глухарку и тетерева. Антери пытался по слуху определить оттенки лая, но не мог уловить никакого различия.

— Этому может научить только долгий опыт, — сказал отец. — Если из тебя выйдет охотник…

— Из меня выйдет, — сказал Антери.

— Ну, ладно. Тогда в один прекрасный день ты расслышишь и поймешь, что хочет сказать тебе собака.

— А разве собака умеет говорить? — спросил мальчик. — Неужели у нее и вправду есть слова?

— Есть. Только очень немногие умеют их понимать… И другие звери тоже разговаривают, каждый на свой лад, и человек может научиться понимать, что они хотят сказать. Животные обычно разговаривают между собой, подают голосом сигналы друг другу, и у этих сигналов есть определенный смысл. А животные, которые находятся на попечении человека, адресуют издаваемые ими звуки своему попечителю, человеку. Вот как Сепи сейчас. И человек должен правильно истолковывать слова животных… Сейчас Сепи облаивает глухарку.

И когда они оказались на месте, с которого отец увидел ее, он рукой подал Антери знак стоять не шевелясь. Затем осторожно, медленно и спокойно навел ружье на добычу. В ту минуту Антери прямо-таки не знал, куда ему смотреть — на отца ли, чей палец огибал спусковой крючок, на ствол ли ружья, установившийся неподвижно, на Сепи ли, которая неистовствовала под деревом, или на само дерево, с которого скоро должна была свалиться глухарка.

Выстрел — и медля, словно раздумывая, что делать, птица падала вниз. Иногда это происходило и быстро, если падению ничто не мешало. Обычно же ветви дерева задерживали падение, от этого и казалось, что птица медлит. Лишь когда ветви кончались и начинался гладкий ствол, птица начинала падать нормально.

А Сепи уже встречала ее. Лай собаки обрывался точно в тот момент, когда раздавался выстрел. По своему опыту она знала, что теперь надо быть начеку и действовать быстро на тот случай, если птица только ранена; тогда она сможет очнуться и побежать, а то и взлететь. Однако этого никогда не случалось. Сепи на лету подхватывала совершенно бездыханную добычу. Для верности Сепи прикусывала ее, опускала на землю, становилась на нее лапами и оглядывалась на приближающихся хозяев. Ее глаза были при этом удивительно блестящие, казалось, она улыбается.