Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

«Они забыли обо мне, — думала Катрин, — они заняты теперь только им».

Однажды утром они с Мари готовили во дворе месиво для свиней. Услышав легкий шорох, Катрин подняла голову. Перед ней стоял Обен.

— Все в порядке, — сказал он. — У нас сестра. Родители велели мне сходить за тобой.

Катрин торопливо кивнула Мари и, даже не зайдя в дом, чтобы предупредить Дюшенов и взять свои пожитки, ушла с братом.

— Идем, идем скорей! — твердила она Обену.

— А куда спешить? — отвечал брат.

— Какая она из себя, наша сестра?

— Ну, сестра как сестра.

— Но все-таки…

— Откуда я знаю? Девчонка…

Придя в Мези, Катрин остановилась на пороге дома, не решаясь войти.

Отец подошел к ней, поднял девочку с земли и потерся жесткими усами об ее щеки.

— Кати, моя Кати, — говорил он, смеясь. — Для тебя есть новость!

Значит, он не забыл о ней? Значит, он ее по-прежнему любит? Он внес ее на руках в комнату. Мать лежала в постели — бледная, улыбающаяся, с рассыпавшимися по подушке темными волосами. Она тоже поцеловала Катрин, усадила рядом с собой на кровать и сказала:

— Смотри!

Но Катрин ничего не увидела.

— Да вот же! — засмеялась мать.

Тут только Катрин заметила на подушке крошечную темную головку и два малюсеньких, крепко сжатых кулачка.

— Спит, — шепнула мать, — не разбуди ее! Позже, когда она проснется, ты увидишь, какие у нее красивые глаза.

— А когда она начнет ходить? — спросила Катрин. Родители рассмеялись.

— Не скоро, очень не скоро, — ответила мать.

— Погляди на ее волосы, — сказал отец. — Они у нее будут такие же чудесные, как у тебя, Мария. Девочка — вылитая ты.

Но Катрин разглядела на маленькой головке только длинные и редкие темные волосенки, почему-то влажные.

— Мама, вы ее лизали?

Мать с недоумением посмотрела на девочку и ничего не ответила.

— Ну, хватит, — сказал отец, — ты утомляешь мать и можешь разбудить Клотильду. Идем на кухню.

На кухне Катрин увидела крестную Фелиси, которая носилась от очага к комоду и от стола к часам, словно гигантский гудящий волчок.

— Ну как, рада? — спросила толстуха, отдуваясь. Катрин сделала серьезное лицо.

— Да! — сказала она важно. — Ее будут звать Отильдой. Это я придумала ей имя.

— Ее зовут Отильдой, это я придумала ей имя, — отвечала Катрин всякий раз, когда ее спрашивали, что она думает о своей новой сестричке.

Катрин казалось, что малютка принадлежит только ей, что она появилась на свет по ее желанию. Взрослые никак не могли понять причины подобного упрямства, но однажды отец заявил:

— Раз Кати так старается убедить нас, что это она придумала имя для сестренки, почему бы ей не стать ее крестной?

Вот так и получилось, что Катрин снова отправилась с родными в церковь Ла Ноайли, где совсем недавно присутствовала при венчании Мариэтты и Робера, и увидела там Крестного. С довольным видом Крестный рассказывал, что обучение плотницкому ремеслу идет успешно и он думает в скором времени обосноваться в какой-нибудь деревне неподалеку от Ла Ноайли.

После окончания обряда все вернулись в Мези. Катрин надеялась, что, едва кюре окропит Клотильду святой водой, сестренка тут же начнет ходить, и сильно огорчилась, когда ничего похожего не произошло. Зима уже подходила к концу, а Клотильда по-прежнему оставалась маленьким крикливым сверточком, беспомощно лежащим в своей колыбельке.

Деревья еще стояли голые; затопленные весенними водами поля искрились и сверкали, когда солнце выглядывало из-за облаков.

Господин Манёф сильно сдал за зиму. Взгляд его маленьких глазок утратил прежнюю остроту, и теперь Катрин пробегала мимо окна столовой без всякого страха. Слуги же, не в пример своему немощному хозяину, выглядели еще более чопорными и высокомерными. Если кто-либо из семьи Шаррон здоровался с ними, они в ответ лишь еле заметно кивали головой. В ясную погоду они выкатывали кресло со стариком из дому и отправлялись на прогулку. Мосье Поль вез кресло; мадемуазель Леони шла рядом с вязаньем в руках.

Часто мосье Поль запрягал Султанку и мчался во весь опор в Ла Ноайль.

Застоявшаяся за зиму лошадь брала с места в галоп и не меняла аллюра вплоть до самого города. Так, по крайней мере, утверждали Франсуа и Обен, нередко встречавшие хозяйский экипаж, когда возвращались под вечер из школы. Они, разумеется, совершали свой путь не столь быстро и частенько задерживались в дороге: то останавливались у пруда, чтобы понаблюдать за лягушками, то пытались сбить с дерева прошлогоднее птичье гнездо, то глазели на жеребят, резвившихся на широком лугу. В Мези Франсуа и Обен являлись уже затемно.

Однажды вечером их долго ждали к ужину. В конце концов отец вышел из терпения и уселся за стол.

— В другой раз авось поторопятся, — заявил он. — Сколько можно канителиться? Чтоб с завтрашнего дня они были к семи часам дома! Не послушают — пусть пеняют на себя: в школу они больше не вернутся!

— Только бы не случилось ничего плохого! — вздохнула мать.

— Ничего с этими сорванцами не случится, — отрезал отец. — Отбились от рук, вот и все!

Он повернулся к Катрин:

— Слава богу, хоть вы с сестрой не будете мучить мать из-за этой несчастной школы!

— Почему? — спросила Катрин.

— Потому что вы в нее не пойдете!

— А я обязательно пойду, — сказала Катрин.

— Слышишь? — воскликнул отец. — Слышишь, Мария, что заявляет твоя дочь!

Она пойдет в школу! Ну и времена настали! Небось когда ты была девчонкой, ты и думать не смела, чтобы проситься в школу.

Но вместо ожидаемого и, конечно, утвердительного ответа мать, помолчав немного, пробормотала неуверенно:

— А кто его знает? Может, оно было бы лучше…

От изумления отец поперхнулся и закашлялся. Марциал похлопал его по спине.

Ужин продолжался в полном молчании. Вдруг на дворе залаял Фелавени.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнула мать.

— Сейчас я им покажу, сорванцам! — бросил отец.

Но Фелавени умолк, вернулся в дом и улегся под столом. Снова воцарилось молчание. Потом стенные часы зашипели и гулко пробили один раз: половина девятого.

— Жан, — умоляюще проговорила мать, — выйдите им навстречу!

Отец поднялся из-за стола, зажег фонарь и ушел вместе с Марциалом.

Видно было, как колеблющийся огонек пересек двор и поплыл по дороге.

Внезапно Жан Шаррон остановился и свистнул собаку. Фелавени сорвался с места и исчез в темноте.

Мать стояла словно пригвожденная на пороге кухни, не обращая внимания на заходившуюся криком Клотильду. Катрин подошла к сестренке и принялась баюкать ее. «Вот повезло! — радовалась она. — Все про меня забыли и не отсылают спать!» Склонившись над колыбелькой, девочка ласково уговаривала сестру: