Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

В полуподвальном помещении, где располагалось царство госпожи Пурпайль — огромная кухня, вымощенная красно-черными плитками, — дама-компаньонка никогда не появлялась. Но благодаря пространным речам кухарки и даже ее красноречивому молчанию соперница эта как бы незримо присутствовала в кухне. По словам госпожи Пурпайль, мадемуазель Рашёль, не ударяя палец о палец, ухитрялась получать у господ кров, пищу и золотые луидоры, причитавшиеся ей по Должности.

— Эта дылда так же похожа на даму-компаньонку, как я на епископа. Да я ни за какие деньги не согласилась бы составить ей компанию. И вообще она здесь ни с кем не водит компании, кроме этой дурехи Матильды. Представляю, какие мерзости изрекает по моему адресу мадемуазель Рашёль! Что касается барыни, то либо у нее приступ меланхолии, и тогда она запирается в своей комнате, приказывает закрыть ставни, задернуть занавеси и целый день лежит в постели, либо вдруг все меняется: каждый день званые обеды, прогулки, охота-без роздыха, без передышки; все мечутся, суетятся до одури… И если уж кто действительно нужен в этом тарараме, так это я: следить за всем, выполнять все распоряжения, жарить, парить, варить, печь, содержать в порядке дом, но отнюдь не мадемуазель Рашель! Ее держат просто так, для мебели, как говорится. Лет десять назад барин пригласил Рашель на эту должность по рекомендации священников, потому что уже тогда здоровье барыни и припадки ее дурного настроения внушали беспокойство. И с тех пор ее держат здесь для декорума.

— Для чего? — переспросила Катрин.

— Ну, для видимости, если тебе так понятнее. Но я все болтаю и болтаю и рассказываю вещи, которые тебе совсем не полагается знать, — по счастью, ты в них ничего не смыслишь! — а работа стоит. Ну-ка, сбегай, посмотри, собирается ли Матильда снять наконец белье с веревок. Спроси ее — это будет сегодня или завтра?

Катрин со всех ног бежала через парк; она не любила задерживаться перед конюшнями, где на дверях красовались охотничьи трофеи Дезаррижей. Лишь добежав до голубого кедра, она останавливалась и переводила дыхание. Здесь, под низко опущенными пушистыми ветвями, она могла бы стоять часами, наблюдая за фасадом дома, увитым огненными плетьми дикого винограда.

Катрин жадно вглядывалась в окна второго этажа, где, по ее предположению, должны были находиться комнаты Эмильенны и ее брата. Но все окна были закрыты, занавеси задернуты, жалюзи опущены. Огромный дом казался погруженным в глубокий сон, и маленькая служанка, разочарованная и недоумевающая, продолжала свой путь через парк. В конце парка, за живой изгородью, начинался огород, где Матильда лениво снимала с веревок простыни и не торопясь складывала их в корзину.

— Живей, Матильда, поторапливайтесь! Мадам Пурпайль ждет вас.

— Да что там у нее, пожар, что ли? Меня задержала на целых полчаса мадемуазель Рашель: я помогала ей убирать белье в шкаф.

— А как она выглядит, мадемуазель Рашель?

— Как? Женщина, как и все другие. Ты ее разве не видела? Ах, да… Она же не показывается внизу. «Дама-компаньонка, — говорит она, — должна соблюдать дистанцию». Ее ни за какие блага на свете не заставишь спуститься к нам, в помещение для прислуги. Вот это-то и бесит мадам Пурпайль… Мадемуазель Рашель выходит из дому только к мессе по утрам, а вечером — к исповеди. — Матильда пригладила ладонью свои растрепанные волосы. — Ну ладно…

Помоги-ка мне, Кати, поскорей собрать и сложить это треклятое белье!

Вечно закрытые ставни и тишина, царившая в доме, возбуждали любопытство Катрин. В один прекрасный день, набравшись смелости, она спросила об этом у Матильды. Горничная прыснула со смеху.

— Дурочка, разве ты не знаешь, что барыня, барышня и молодой барин укатили в Убежище?

Катрин уже слышала однажды такое название. Ей представлялось, что убежище — это лесное логово, где, как в сказках, скрываются разбойники. В этом разбойничьем логове, думалось ей, находится, наверное, и сам грозный охотник, который прибивает к дверям конюшни лапы убитых им зверей. Нет, что ни говори, а новые хозяева Катрин — люди с большими странностями.

Теперь Катрин приходилось поспевать на работу в два дома: в особняк Дезаррижей и в дом Малаверней, где владычествовала Фелиси. Иногда, улучив подходящую минуту, девочка пыталась вытянуть у крестной кое-какие сведения о тайнах и загадках, с которыми она то и дело сталкивалась на своей новой работе.

— Скажите, крестная, Дезаррижи, случайно, не занимаются разбоем?

— Как ты говоришь?! — переспросила Фелиси, и в голосе ее прозвучали одновременно удивление и восторг. Не дав Катрин времени повторить свой вопрос, крестная сама спросила девочку: — Это мадам Пурпайль тебе сказала?

— Нет, что вы!

— Так в чем же дело? Ты что-нибудь слышала? Или видела? Они что, убили кого-нибудь? Может, папаша Дезарриж нападает на одиноких путешественников и грабит их? А выкуп с них он берет?

Катрин ужаснулась этим жутким предположениям. Неужели она угадала правильно?

— Я не знаю, я ничего не знаю, — торопливо ответила она. Фелиси досадливо поморщилась.

— Но, в таком случае, что ты тут плетешь со своими разбойниками?

— Это насчет убежища…

— Убежища? Какого такого убежища?

— Ну, того, где они сейчас находятся: барыня, ее дочка и сын. Матильда, горничная, мне об этом сказала.

Фелиси всплеснула своими короткими ручками и уронила их на живот.

— Если бы ты умела писать, деточка, тебя, наверное, наняли бы в альманах сочинять рассказы… рассказы о разбойниках. Убежище — это название загородного дома твоих господ — запомни это раз и навсегда! — нет, даже не дома, а замка… замка в окрестностях Ла Ноайли, родового поместья госпожи Дезарриж. Она родилась там, понимаешь?

Фелиси подбоченилась и смерила Катрин подозрительным взглядом:

— Но о чем же тогда говорит с тобой мадам Пурпайль? Она не доверяет тебе, что ли? Может, ты недостаточно предупредительна с ней? — Крестная сделала строгое лицо. — Смотри, Кати, не забывай, что ты — моя крестница и что рекомендовала тебя в этот дом я!

Катрин стала уверять толстуху, что она никогда не забывает об этом, но что госпожа Пурпайль не говорит ни о чем другом, кроме дамы-компаньонки.

— Да, уж она у нее, как бельмо на глазу! — усмехнулась Фелиси.

Катрин не поняла, о каком бельме идет речь, но осторожности ради сочла за благо не спрашивать.

— Что касается меня, — продолжала крестная, — то должна сказать тебе, что никто в этом доме не омрачает подобным образом моего существования…

Катрин подумала, что Фелиси часто употребляет в своих речах странные и красивые слова, которым она, должно быть, научилась, прослужив всю жизнь в богатых домах Ла Ноайли.