Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Припадок меланхолии госпожи Дезарриж затянулся. Катрин носила теперь полдник в комнату Эмильенны. Она надеялась, что разговор об Обене больше не возобновится. Иногда, если погода позволяла, девочка отправлялась со своим подносом в парк, под сень голубого кедра. И здесь однажды, снова нарушив свое привычное молчание, Ксавье вдруг сказал:

— Знаешь, Эмильенна, мне кажется, что брат Катрин Обен… мне кажется, что ты его знала…

— Я?..

Эмильенна казалась глубоко изумленной. Катрин поспешно встала со стула и сказала, что должна идти помогать госпоже Пурпайль. Но Эмильенна удержала ее за передник: — Не уходи! Ты слышишь, что говорит мой брат?

Еще бы она не слышала! Но каким образом этот молчальник Ксавье мог знать такие вещи? Откуда ему было известно, что его сестра встретила Обена в лесу? Теперь, глядя на него, можно было подумать, что он не проронил ни слова. Рассеянно уставившись в пространство, он жевал шоколадное пирожное.

— Объясни, пожалуйста, что ты хотел сказать, — приказала Эмильенна.

Ксавье продолжал неторопливо жевать; затем облизал по очереди, один за другим, все десять пальцев. Темные глаза Эмильенны загорелись гневом при виде подобной медлительности. Наконец Ксавье решился:

— Ты вернулась однажды с охоты в Амбруасском лесу и рассказала, что заблудилась. Выехав на поляну, ты увидела там юношу с вязанкой хвороста. Ты спросила у него дорогу, и он объяснил тебе. Уезжая, ты захотела узнать, как его зовут… И он ответил, но ты плохо расслышала имя, потому что он произнес его совсем тихо: Овен, Опен… — ты так и не поняла…

Кровь прилила к бледным щекам Эмильенны. Она повторила:

— Обен… Обен… — и, повернув голову к Катрин, неподвижно стоявшей перед ней, спросила:

— Ты думаешь, это был твой брат?

Катрин молча кивнула головой.

— Но ведь Амбруасский лес велик, там много полян и вырубок, и не один дровосек собирает там хворост.

Тогда Катрин повторила то, что рассказал ей когда-то Обен о своей встрече с прекрасной амазонкой.

— Он был так счастлив, мой брат, когда вы поцеловали его!

Щеки Эмильенны по-прежнему пылали огнем, и от этого несвойственного ей румянца глаза ее блестели еще ярче. Лицо напряглось и стало жестким.

— Когда я… Но это же ложь!..

Эмильенна произнесла эти слова негромко, но так резко, что они отозвались в ушах Катрин как крик… «Она смеет называть моего брата лжецом!»

— Он мне так сказал, — ответила она. — Обен мечтал жениться на вас, когда станет взрослым…

Смех Эмильенны хлестнул Катрин, словно удар бича.

— У твоего брата было слишком богатое воображение! — сказала она холодно и насмешливо.

Катрин показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Это было уж слишком! Так оскорбить память ее умершего брата!

— Извините, барышня, — тихо проговорила девочка, — мадам Пурпайль ждет меня.

Она круто повернулась и быстро зашагала к дому. На повороте аллеи Катрин бросила последний взгляд на молодых господ. Ксавье взял с подноса еще одно пирожное и с невозмутимым видом сунул его в рот. Эмильенна порывисто нагнулась, сорвала с клумбы цветок и стала покусывать кончик стебля.

На следующий день Катрин замотала кисть левой руки полотняной тряпкой.

— Я вывихнула руку, — объяснила она.

Когда пришло время идти наверх, девочка показала госпоже Пурпайль свою перевязанную кисть и сказала, что ей не удержать поднос. Матильда долго ломалась и брюзжала, прежде чем выполнить распоряжение кухарки заменить Катрин.

— Заменить Кати! Заменить Кати! Это она заменяла меня! С какой стати я должна теперь делать эту работу за нее?

Не переставая ворчать, горничная с нескрываемым торжеством взяла поднос и отправилась с ним к голубому кедру. Так продолжалось три дня. Утром четвертого дня, когда Катрин шла через парк, к огороду, кто-то выскочил на аллею за ее спиной. Сердце у девочки ёкнуло, но она не обернулась. Через минуту позади послышались быстрые легкие шаги, и Эмильенна поравнялась с ней.

— Доброе утро, барышня, — сказала Катрин, не замедляя шаг.

Эмильенна шла рядом с ней, не отставая.

— Кати, почему ты на меня сердишься? Скажи: почему?

— Отчего бы мне на вас сердиться?

Катрин остановилась и посмотрела молодой хозяйке прямо в глаза.

Эмильенна вдруг порывисто обняла ее и поцеловала в лоб.

— Не надо сердиться на меня за тот раз, Кати… Я не сразу вспомнила…

У меня вообще плохая память… И потом, ты понимаешь, я не хотела говорить при Ксавье…

Проводив Катрин до ограды фруктового сада, Эмильенна взяла с нее обещание, что та снова будет приходить наверх.

— Да разве Матильда мне уступит?

— Матильду я беру на себя.

И Катрин стала опять подавать хозяевам полдник — то в комнату Эмильенны, то в сад, где с наступлением теплых дней господа проводили все больше времени.

По воскресеньям Катрин не могла удержаться, чтобы не рассказать домашним об Эмильенне и ее семье.

— Тебе-то какой в том прок? — ворчливо спрашивал Франсуа. — Легче тебе, что ли, жить оттого, что у твоей красавицы целых два десятка платьев и столько же ботинок?.. В нашем супе от этого не прибавится сала, а твои сабо останутся такими же стоптанными, как были.

— Франсуа прав, — подхватывал Орельен. — Люди с Верха — это люди с Верха.

Пусть похваляются, сколько душе угодно, своими нарядами, своим городским говором и прочими штучками.

Обычно спокойный и сдержанный, Орельен произнес эти слова с горечью, удивившей Катрин.

— Но есть же среди них и хорошие люди, — возразила она, — они помогают бедным, подают милостыню…

Орельен внезапно покраснел до ушей; его серые глаза потемнели.

Сдавленным голосом он ответил:

— Ах, милостыня! Ну, она им ничего не стоит, милостыня! А вот тем, кто ее принимает, обходится недешево…

— Не понимаю…

— Извини меня, Кати! В самом деле, нечего об этом и говорить. Извини, пожалуйста!

Потом, когда Орельен передал Катрин, как всегда украдкой, свой обычный воскресный дар, она спросила, не следует ли ей оскорбиться, принимая от него милостыню.

— Не говори так, Кати, — умоляюще сказал мальчик. — Это совсем не милостыня, ты сама прекрасно знаешь…

— Скоро я расскажу тебе, Орельен, на что пойдут эти деньги.

— Какое мне дело? Это твои деньги. Не думай никогда, что я дал тебе их.

Жан Шаррон, напротив, был всегда на стороне Катрин, когда та превозносила до небес добродетели Дезаррижей.

— Оставьте девочку в покое, — говорил он с сердцем, — она правильно делает, что хвалит своих господ, раз они добры к ней.

Если дядюшка Батист присутствовал при разговоре, он принимался насвистывать с насмешливым видом.

— Добрые господа и молочные реки с кисельными берегами — это из одной и той же сказки, — говорил он, язвительно усмехаясь.