Жорж-Эммануэль Клансье - Детство и юность Катрин Шаррон

Катрин шумно вздохнула, откашлялась; Франсуа постукивал рукояткой ножа о стол. Напрасные усилия: отец не пошевельнулся. Оробевшие дети не рискнули даже пожелать ему спокойной ночи и молча улеглись спать.

На следующий день вечером, за ужином, разговаривали только Клотильда и Туанон. Обычно, если они болтали слишком громко, Катрин приказывала сестренкам замолчать. Но сегодня никто не обращал внимания на их болтовню, и девочки, разумеется, не преминули этим воспользоваться. Они не умолкали ни на минуту, смеялись, ссорились, капризничали. Старшая сестра видела все, но не останавливала их. «Здоровые, крепкие девчонки с отменным аппетитом, думала она, — настоящие маленькие чертенята! А если бы отец не послушал меня, они были бы теперь тихими, бледными сиротками из монастырского приюта… Так почему же отец не хочет согласиться со мной и на этот раз?»

Катрин убрала со стола, вымыла посуду, поставила ее в буфет и уложила спать расходившихся сестренок. Из спальни долго доносились их возня, визг, приглушенные взрывы смеха. Когда в доме наконец наступила тишина, отец негромко спросил:

— Они уснули?

Катрин на цыпочках подошла к постели, бросила взгляд на спящих девочек:

— Посмотрите на них, папа.

Отец поднялся со стула, приблизился к кровати. Улыбка осветила его худое, усталое лицо.

— Да, хороши… Ты была права тогда, Кати… Если бы мы отдали их в приют…

Он вернулся в кухню и уселся на свое место перед очагом.

— Что я должен сделать для того, чтобы… для того, о чем вы говорили вчера?..

Прежде чем ответить, Катрин бросила быстрый взгляд на брата. Тот чуть заметно кивнул ей.

— Вам надо повидать церковного сторожа, папа. Он уже знает обо всем…

Сторож сказал, что вы должны поставить два креста вместо подписи на бумаге, которую он вам даст. А Крестный оформит все остальное и внесет деньги. Они уже у него.

Две недели спустя Катрин случайно обнаружила, откуда берутся медные су, которые Орельен вручает ей тайком каждое воскресенье. Теперь, когда могила матери была оплачена и покрыта вытесанной из серого гранита плитой с ее именем, Катрин решила не принимать больше от Орельена его приношений.

— Не надо давать мне денег, — говорила ему она. — Яйца и овощи, которые ты приносишь, стоят дорого. И это просто глупо. Ты видишь, что теперь я сама могу прокормить и сестренок и Франсуа. Ты добрый, Орельен, но лучше побереги эти деньги для себя: они нужны вам не меньше, чем нам. Зачем тратить их на ерунду?

— Да они мне ничего не стоят, Кати: поработаешь маленько вечером, после фабрики, — вот и все. Хозяева расплачиваются со мной яйцами или овощами. А иногда деньгами. На что они мне? Лучше буду отдавать их тебе.

— Нет, нет, спасибо! Ты уже помог мне собрать деньги на мамину могилу, а теперь хватит. Теперь копи, деньги для себя.

Но Орельен заупрямился, и Катрин поняла, что своим отказом крепко обидит друга. И девочка по-прежнему брала у него Деньги и складывала их в тайничок под кирпичом очага. Она дала себе слово не трогать эти деньги и когда-нибудь, при случае, вернуть их Орельену.

Однажды вечером, в конце мая, Катрин задержалась на работе дольше обычного. У господ был званый обед, и госпожа Пурпайль заявила, что нуждается в ее помощи. Девочка старалась изо всех сил.

— Вот уж кто умеет работать! — приговаривала толстуха, раскрасневшаяся от жары и волнения. — Не то что ты, дражайшая моя Матильда!

Горничная бросала на Катрин яростные взгляды. С того дня, как девочка стала носить господам полдник, Матильда затаила злобу против Катрин.

Временами она даже изрекала по ее адресу туманные угрозы: «Ничего, скоро всему этому придет конец — мадемуазель Рашель обещала мне». Катрин не обращала внимания на эти враждебные выходки и прилагала все усилия, чтобы делать свое дело как можно лучше и быстрее! Госпожа Пурпайль, явно благоволившая к маленькой служанке, не раз говорила ей: «Матильда не столь зла, сколь глупа, Кати. Если бы не эта змея Рашель, которая вечно ее подзуживает, Матильда при ее лени была бы только рада, что избавилась от лишних хлопот».

Около девяти часов госпожа Пурпайль поблагодарила Катрин за помощь и сказала, что теперь управится сама. Катрин надела свои сабо и попрощалась.

Проходя по саду, благоухавшему сиренью, жасмином и розами, девочка замедлила шаг. Из распахнутых настежь окон парадных комнат доносились громкие, оживленные голоса, смех, звон посуды. Катрин ужасно хотелось заглянуть хоть одним глазком в столовую, чтобы узнать, кто так громко говорит и весело смеется.

Со стороны конюшен послышался скрип гравия под чьими-то тяжелыми шагами. «Это Клемент», — подумала Катрин и бросилась к воротам, опасаясь, что кучер заметит ее и насплетничает Матильде: «Маленькая Шаррон подслушивала под окнами в саду».

На улице было еще светло. Вдоль всей Городской площади пышно цвели акации. Вокруг беседки для оркестра прогуливались, заложив руки за спину, несколько пожилых горожан. За оградами садов и парков звенели молодые, веселые голоса. Женский голос крикнул: «А ну, дети, пора спать!» Ласка, прозвучавшая в этом мягком голосе, наполнила сердце Катрин острой тоской.

За Городской площадью на пути Катрин не встречались больше богатые особняки с высокими фасадами, узорными решетками и каменными оградами. Но и здесь, в тишине весеннего вечера, сидели у окошек или на крылечках домов лавочники, ремесленники, прачки, швеи, которым Катрин, проходя, желала доброго вечера, а они отвечали приветливой улыбкой. Весенний воздух был так мягок, последние лучи уходящего дня так теплы, что Катрин невольно замедлила шаг. Ей не хотелось спешить, и она решила идти окольной дорогой, по узкой улочке, выходившей прямо к церкви святого Лу. Уже издали она увидела богомольцев, выходивших поодиночке из дверей храма. Черная колонна воспитанниц монастырского приюта появилась на паперти; одна монахиня возглавляла безмолвное шествие, другая замыкала его. У. самого входа в церковь стоял, сгорбившись и протянув руку, мальчик-нищий. Кое-кто из проходивших мимо верующих, клал ему на ладонь медную монетку; другие отворачивались, делая вид, будто не замечают протянутой руки. В такие мгновения Катрин страдала за нищего. «Как ему, должно быть, стыдно, когда они шагают мимо и не замечают его!» Толстая дама остановилась у входа, вытащила из-под пышной верхней юбки кошелек, достала монету и положила ее на ладонь мальчика. «Но ему, может, еще стыднее, когда подают…»

Вдруг Катрин вздрогнула и замерла на месте. Бессознательным движением она запахнула на груди косынку, словно струя ледяного ветра внезапно пронизала ее до мозга костей. И хотя в теплом воздухе не ощущалось ни малейшего движения, и вечерняя свежесть ближних полей не долетала сюда, девочка почувствовала, как смертельный холод охватывает ее с головы до ног: в молодом нищем она вдруг узнала Орельена! «Нет, нет, не может этого быть!