Леонид Жариков - Последняя ночь

— Куда идете? — спросил офицер.

— Я же говорю: на рудник, к тете Варе. Мы братья, сироты, — говорил Васька.

— Сироты? А вы знаете, что здесь нельзя ходить?

— Нет, — ответил Васька.

Солдат выпрямился и доложил:

— Макуха, ваше благородие.

Офицер пошарил в карманах, чем-то щелкнул, и вдруг яркий свет ослепил мне глаза.

— Стоп, стоп! — торопливо проговорил офицер, присматриваясь к Ваське. — Ну-ка, глянь сюда!

Офицер выпрямился.

— Тэк-с, тэк-с! — протянул он. — К тете Варе, значит? — И вдруг схватил Ваську и закричал на солдата: — Болван! Держи другого!

Но тут случилось что-то непонятное: Васька подпрыгнул, в животе офицера что-то ёкнуло, и он упал на спину.

— Тикай! — крикнул Васька и метнулся в темноту.

— Стреляй! — испуганно крикнул офицер. — Стреляй, говорю, чортова морда!

И почти сейчас же сзади ахнул выстрел.

Холодный страх охватил меня. Я бежал за Васькой, перепрыгнул какой-то ров, упал, снова поднялся. В это время за спиной хлестко прозвучал другой выстрел, третий, и пули засвистели то над головой, то сбоку, дзинькали в траву, а я все бежал, не видя, куда бегу и где Васька. Почему-то я очень ясно слышал, как звенели в моем кармане гильзы от патронов и медная пуговица.

Вдруг впереди сильно плеснулась вода. «Речка!» мелькнуло у меня в голове, и я сразу всем телом провалился в холодную воду. Ударившись ногами о дно, я вынырнул, жадно потянул воздух, но в горле у меня захрипело. В полузабытьи я слышал сзади выстрелы и тяжелый топот ног. Страх толкал вперед. Махая руками по воде, я пошел к берегу. Из носа и рта текла вода.

— Ленька, где ты? — услышал я с берега голос.

Я хотел ответить и не мог.

Около берега невидимая рука схватила меня за рубашку и вытащила к себе. Это был Васька. Он лежал на берегу, в неглубокой ямке.

— Пригнись!

Я пригнулся.

Шел дождь. Где-то впереди тарахтел пулемет. Теперь уже пули засвистели и спереди. Они попискивали, как мыши, пели или с пронзительным свистом пролетали над головой.

— Плечо жгет! — корчась от боли, сказал Васька и, потянув, разорвал рубашку. Она была мокрая, и на ней виднелись черные теплые пятна.

Васька полежал немного, приложив лицо к мокрой траве, и поднялся.

— Теперь идем! — сказал он поднявшись. — Приказ дядин Митяев надо передать. Идем скорей.

Вдруг сзади раздался выстрел. Васька выгнулся назад, как будто к спине ему приложили раскаленное железо. Шатаясь, он постоял мгновение и рухнул прямо на меня.

— Ты чего, Вась? Вася! — тормошил я, высвободившись из-под него. Дыхание его стало частым и горячим.

Дождь ринулся сплошным потоком. Я лежал на мокрой траве, сжавшись в комок.

Со стороны деревни Семеновки подул ветер, и рубашка, прилипшая к телу, казалась ледяной. Пули с обеих сторон свистели все реже и реже.

Васька хватался за траву, пытаясь ползти, но вырывал ее с корнем, будучи не в силах тянуть отяжелевшее тело. Наконец он чуть приподнял голову и повернулся ко мне с закрытыми глазами.

— Ты думаешь, я не встану? — неожиданно спросил он с обидой и злостью в голосе.

Удвоенный страх овладел мною. Я не знал, что мне делать, и заплакал. Теплые слезы ощутил я на своих щеках.

— Думаешь, не встану? — повторил он и встал, ища рукой опоры.

— Вась! — сказал я и взял его за горячую руку. — Я боюсь, Вася!

Опираясь на меня, он покачивался на широко расставленных ногах. Что-то теплое текло у меня по шее.

— Идем. Ты не бойся. У меня только в спине болит. Идем. Ты теперь ничего не бойся. Дядин Митяев приказ надо передать, а то наших побьют.

Он отстранил мою руку и сделал шаг вперед, но покосился и упал лицом вниз, повалив и меня.

— Чего ты? — спросил я, судорожно ухватившись за его плечо. — А? — Но больше ничего не мог сказать: соленый ком застрял в моем горле, и мне трудно стало дышать.

Стояла тишина. Я жался от холода и громко плакал.

Васька лежал молча. Казалось, он что-то вспоминал, о чем-то думал, и вдруг тихо спросил:

— Ты думаешь, я помру? — и повторил громко и тяжело: — Думаешь, помру, да?

Со страшным напряжением, опершись одной рукой на меня, он встал, сделал два решительных шага, но поскользнулся и снова упал.

Больше он не поднялся.

В ужасе я приблизился к его лицу: Васька не дышал. Я никогда вблизи не видел еще человека, который бы не дышал.

И тогда я как-то очень ясно почувствовал, что Васька умер, что я остался один на этом кургане, в этой большой степи, во всем мире. Но как это случилось?

Ведь совсем недавно он жил и дышал, смотрел на меня живыми глазами и говорил. Я слышал его голос: «Ты ничего не бойся. Иди, как все равно ты задаешься, а сам не задавайся. В тебя стреляют, а ты иди». Я почувствовал острую жалость к себе, и она хлынула горячим потоком слез.

Не понимая зачем, я нагнулся и начал рвать траву и копать руками землю. Я обламывал себе ногти, царапал до крови пальцы, но, ничего не слыша и не видя, в каком-то диком исступлении рвал землю и бросал ее на Ваську. Вдруг я подумал о том, что он сейчас встанет и прыгнет сзади на меня, закричав: «Ты думаешь, я помру?»

Я вскочил и, громко плача, побежал к руднику.

Дальше все проходило как во сне. Около домов кто-то гнался за мной и кричал: «Стой, стреляю!», потом я долго и бессвязно рассказывал человеку в красных галифе о том, кто я, как попал сюда и что случилось со мной и моим другом в степи, на берегу речки.

Когда я, всхлипывая, умолк, он поднял руку и крикнул:

— По кó-о-ня-ам!

Какой-то парень со звездой на белой кубанке отвел меня в дом, напоил чаем и дал мне огромные зеленые галифе, такую же рубашку и серую с острым верхом шапку.

— Вот теперь ты буденновец! — сказал он и хлопнул меня по плечу, как равного. — Будешь служить со мной, пулеметчиком будешь.

Вечером на широком рудничном дворе я увидел много белых гробов. Вспомнился Васька, и меня потянуло в последний раз посмотреть на друга. Я шел между гробами, вглядываясь в лица убитых, и в одном из них неожиданно увидел того, кого искал. Васька занимал только половину длинного неоструганного гроба и лежал, как живой. Высокий лоб его, как всегда, был нахмурен. Теплый степной ветерок тихо шевелил его белые волосы, клином спадавшие на лоб.

Я смотрел на его сжатые губы и вдруг снова подумал, что он сейчас выскочит из гроба и, нахмурив брови, крикнет: «Ты думаешь, я помру, да?»

Я повернулся и убежал, чтобы не видеть, как будут его хоронить.

Так умер Васька, мой суровый и нежный друг, и последняя ночь его жизни была последней ночью моего детства.

Я сел в пулеметную тачанку буденновского эскадрона и не покидал ее до конца гражданской войны. И где бы я ни был — в тяжелых переходах или в жестоких боях, — я шел в передних рядах и всегда помнил слова моего друга: «Ты ничего не бойся. В тебя стреляют, а ты иди».