Виктор Курочкин - Короткое детство

— Не бойся. Я не такой, как ты, чтоб из-за паршивого кота бить своего товарища, — Стёпка повернулся и пошёл, сильно сутулясь. У двери остановился и с грустью сказал: — Прощай, Локоть. Больше мы с тобой не увидимся.

Ребята тоже ушли, оставив Митьку одного, а с ним и пушку, избитого Миху и задушенного кролика.

…Дома Митька ещё получил нахлобучку от матери. За обман, за то, что оставил открытой кроличью клетку, и ещё за кучу грехов, в которых он был повинен с головой. Елизавета Максимовна прочитала ему нудную лекцию и отобрала валенки с полушубком. Митьке теперь было всё равно. После этой драки никому не хотелось показываться на глаза, он взял книгу про войну и стал читать. Прочитал две страницы, ничего не понял. Прочитал ещё раз, опять не понял. Из головы не выходила драка.

— Эх! — громко вздохнул Митька и покачал головой.

— О чём ты так тяжко вздыхаешь? — насмешливо спросила мать.

Митька не ответил. «А кто виноват? — мысленно спросил он себя. — Не только я. И Коршун тоже. Разве Миха его кролика задушил? Какое он имел право чужого кота убивать? Факт — никакого!» Таким образом Митька доказал, что с его стороны драка была справедливой. Однако ему не стало от этого легче. Он вспомнил последние Стёпкины слова: «Прощай, Локоть! Больше мы с тобой не увидимся».

— Такого товарища потерять, — прошептал Митька и невольно простонал сквозь зубы.

— Что с тобой? Живот, что ли, схватило? — уже с тревогой спросила Елизавета Максимовна.

Митька не ответил и притворился, что спит. Но он не спал и всё думал. Думал он обо всём и обо всех: и об отце, который воюет с фашистами, и о ленинградских ребятах, но больше всего о Стёпке. Ему было до слёз жаль, что так внезапно и глупо порвалась с, ним дружба.

«Из-за кого? — чуть не закричал он. — Из-за Михи!» И у него вспыхнула лютая ненависть к коту. Он припомнил ему всё: и разбитые стёкла в бабкиной избушке, и съеденную курицу, и задушенного кролика.

— Вот дурак! Зачем я полез его спасать?

От обиды на себя Митька так крепко сжал кулаками глаза, что посыпались искры, потом искры закружились вихрем, потом пропали и появился яркий, как солнце, круг. Митька отнял от глаз кулаки, и круг медленно потух. Митька опять зажал кулаками глаза, и круг снова появился, стал разгораться и разгорелся так, что стало глазам больно. А потом стал постепенно тускнеть. В центре появилась дырочка. Она всё расширялась и расширялась, пока не превратилась в дыру с оранжевым ободом.

Обод всё время менял свои цвет, то на синий, то на коричневый, то на зелёный… И вдруг из дыры вылез мужик в рыжем кафтане и в шляпчонке с обкусанными полями. Митька сначала подумал, что это кузнец дед Тимофей, и хотел было спросить: «Откуда ты, дед?» — но мужик повернулся, и Локоть узнал Миху.

— Подвинься, — сказал Миха и улёгся рядом прямо в кафтане и шляпе, подняв вверх лапы и положив на грудь хвост. Митька подвинулся и уступил ему половину подушки.

«Как же это он стал человеком?» — подумал Митька, но спросить не успел. Миха сам заговорил:

— Ты удивляешься, как я стал человеком. А вот взял нарочно и стал. Мы, коты, всё можем.

«И ты теперь всё время будешь человеком?» — хотел спросить Митька, но кот опять перехватил его мысль.

— Зачем же всё время быть человеком? Я кот.

«Значит, мало тебя учили», — подумал Митька. Но кот опять угадал Митькину мысль.

— Не мало, а даже чересчур много. Рёбра не раз мяли, а теперь лапы переломали. Искалечили что надо.

Митька приподнялся и открыл рот.

— Погоди, погоди, — остановил его Миха. — Что ты понимаешь под словом «не безобразничай». Это то, что я у старухи баранью голову съел, у Стёпки курицу стащил, а у тебя кролика задушил? Так?

— Птиц ещё жрёшь, — подсказал Митька.

— И птиц жру, — подтвердил Миха. — Жить-то как-то надо. Ты же меня ни разу не покормил. И не дал мне ни одной ложки молока. Только всё ругал. А если тебя хотя бы один день не покормить? Что бы ты стал делать? А? — Миха ухмыльнулся и пошевелил усами.

— У мамки попросил, — прошептал Митька.

— А если бы мамки не было? И никто бы тебе ничего не дал?

— Не знаю.

Миха опять ухмыльнулся и пошевелил усами.

— А я знаю. Пошёл бы воровать. Ты даже воровал, когда тебе совсем есть не хотелось. Вспомни, как вы за яблоками в Лилькин сад лазали.

Митька вспомнил. Они со Стёпкой забрались к Лильке в сад, нарвали зеленцов, а потом их выбросили.

— А вспомни-ка про конфеты, про огурцы, про краску, — продолжал Миха.

— Хватит, хватит, — замахал руками Митька.

— Ну, тогда я пойду, — сказал Миха и поднялся.

— Ты на нас не сердись, так уж получилось, — сказал Митька.

— Неважно получилось. Искалечили и бросили. Уж лучше бы убили сразу. Разве можно так над животными издеваться?!

— Я не бил, я не калечил. Я тебя спасал! — закричал Митька.

— Может быть, может быть. Ты хороший, хороший, — промурлыкал Миха, положил на голову Митьке лапу, стал нежно гладить… И Митька проснулся.

Рядом с ним лежала бабка Люба и гладила его волосы.

— Фу, а я думал, это кот, — сказал Митька.

— Сон небось плохой снился? — спросила бабка Люба.

На улице было темно. Мать сидела за столом и писала. Митька слез с печки, подошёл к столу, почесал живот.

— Письмо пишешь?

Мать не ответила.

— Ма-а-а!

Елизавета Максимовна подняла голову.

— Дай мне валенки с полушубком. Я только схожу в одно место. А потом ты их опять в сундук запрёшь.

— Не выдумывай, а ложись спать, — сердито сказала мать.

— Дай, очень надо.

Елизавета Максимовна отложила перо и пристально посмотрела на Митьку.

— Ну!..

Митьке пришлось рассказывать всё как было. И только о драке он умолчал.

— Завтра сходишь к Михе. Если жив, то ничего с ним за ночь не случится, — сказала Елизавета Максимовна.

Митька заявил решительно:

— Если ты не дашь мне валенки — я уйду босиком.

Елизавета Максимовна вздохнула и пошла открывать сундук…

Миха валялся в сарае, там же, где его бросили. Локоть присел на корточки и тихонько погладил кота. В темноте вспыхнул жёлтый глаз.

— Жив, жив, — прошептал Митька и потрогал Михин нос. Кот лизнул ему палец. Митька взял Миху на руки и понёс домой. Ночь была тёмная, дул сильный ветер. Деревня укладывалась спать. В домах гасли огни. Проходя мимо Стёпкиного дома, Митька остановился.

«Наверное, Коршун спит», — подумал он.

Но в это время окна внезапно осветились и подслеповато замигали, как будто Стёпкина избушка проснулась и теперь протирает глаза. Митька испуганно нырнул в темноту и побежал к дому.

Аркашка Махонин тоже не спал в эту ночь. Он волок от сарая пушку. Пушка безнадёжно застряла в сугробе. Аркашка бился над ней уже четвёртый час. И за это время подвинулся всего лишь на двадцать шагов. Но Аркашка не сдавался. Он был очень упорным человеком. Его упорству мог бы позавидовать даже Стёпка Коршаткин.