Петер Гестел - Зима, когда я вырос

Женщина растерялась. Уронила тряпку, наклонилась за ней и чуть не упала.

Тут открылась входная дверь. Мужчина выскочил на улицу и едва не поскользнулся.

— А ну проваливайте подальше! — заорал он. — Что это вы здесь делаете? Сейчас вызову полицию, хулиганы!

Бет сложила руки на груди.

— Меня зовут Бет Зван, — спокойно сказала она.

— Ты замерзнешь, Виллем, — донесся из дома голос женщины. — Оставь ты их в покое.

— Я здесь раньше жил, — сказал Зван. — С мамой и папой. Их забрали немцы. Они погибли в Польше.

— Все вранье! — заорал мужчина. — Наглая ложь! Спросите у кого угодно, я живу здесь уже много лет.

— С этой улицы забрали много семей, — сказала Бет.

— Грязная ты вонючка, — сказал я.

Бет и Зван посмотрели на меня своими черными глазами. О господи, подумал я, я с вами вместе, я больше ничего не скажу, честное слово.

— А ну повтори! — завопил мужчина.

Я хотел сказать, что ничего больше не скажу, но в этот момент Бет заткнула мне рот шерстяной рукавичкой.

На улицу вышла женщина с огромным пальто, размером с одеяло.

— Виллем, — сказала она, — у тебя же слабые легкие, ты опять заболеешь на целый год.

— Черт подери! — бушевал мужчина, тыча пальцем в Звана. — Хочешь, чтобы тебя выпороли, да, соскучился по порке?

С огромной неохотой он надел пальто, принесенное женщиной.

Бет постучала пальцем по лбу. Глупо, подумал я, мужчину это явно не успокоит.

Зван рванул прочь, я за ним, а вслед за нами и Бет.

— Трусы! — кричала она. — Он нам ничего сделает!

Я обернулся и увидел, что мужчина с кем-то разговаривает; его собеседник высунул голову в окно, на голове у него была шляпа.

Бет бежала теперь — вот здорово! — рядом со мной.

— Нечего им здесь делать! — доносился громкий голос мужчины.

Мы догнали Звана только на Ветерингсханс. А потом мы его быстро обогнали, и Звану пришлось мчаться со всех ног, чтобы не отстать от нас; мне было ужасно смешно, что Бет бежит быстрее всех, потом Зван опять перегнал меня. Добежав до дома, Бет вдруг упала во весь рост на тротуар, но не по-настоящему, а нарочно, потом рядом с ней упал и Зван, а когда я добежал до них, то тут же сел на снег рядом с ними.

Так мы и сидели.

Мы смотрели друг на друга, то есть я смотрел на Бет и Звана, Зван смотрел на нас с Бет, Бет смотрела на нас со Званом. От волнения у всех были красные физиономии.

— Завтра пойдем туда снова, да? — сказал я. — Было классно, да?

— Мы никогда больше не пойдем туда, — сказала Бет.

Зван кивнул в знак согласия.

— Это такой же дом, как и все остальные, — сказал он. — Теперь я знаю.

Мы обхватили колени руками, попа у меня стала как лед, но самому мне не было холодно — холодно бывает только тогда, когда думаешь: как мне холодно! А я этого не думал, я думал: как здорово мы тут сидим! — но я этого не сказал, я сказал:

— У меня замерз зад.

— Лучше помолчи, Томас, — ответила Бет не слишком строго.

— До сих пор я представлял себе наш дом совсем другим, — сказал Зван. — Я думал: это белый дом, который легко найти, потому что остальные дома темные. На самом деле все всегда не так, как представляешь себе. И говоришь всегда не то, что думаешь. Говоришь всегда что-то другое.

Зван посмотрел на меня мечтательно.

— Никто никогда не знает, о чем ты думаешь, — сказал он.

— И о чем ты сейчас думаешь? — спросил я.

— Когда я говорю, я вообще не думаю.

— А девочки думают иначе, Бет? — спросил я.

— Надеюсь, никто не думает того, что думаю я, — сказала Бет.

— Почему?

— От того, что я думаю, веселее не становится.

— Расскажи-ка.

— Нет, — сказала она, — Зван прав, говоришь всегда не то, что думаешь.

Мы еще довольно долго сидели у двери дома.

Папа мне когда-то рассказывал, что в одном из фильмов Толстый и Тонкий [23] Имеются в виду Стэн Лорел и Оливер Харди — популярные американские актеры-комики, выступавшие на сцене и снимавшиеся в немых, а затем звуковых фильмах 20–40-х годов. опьянели, выпив холодного чая, потому что думали, что это алкоголь.

В тот вечер мы все трое опьянели.

Но не от алкоголя или холодного чая, а от пустого дома. А дом был пустым только потому, что тетя Йос не лежала на своем диване за закрытыми раздвижными дверями.

Мы зажгли самые уютные лампы.

Зван принес из своей комнаты патефон. Бет надела его черный пиджак, поставила пластинку, и в комнате зазвучала тяжелая, но одновременно смешная музыка.

— Елки-палки, — сказал я, — это же классическая музыка, да?

— «Весна священная» Стравинского, — сказал Зван.

Бет принялась размахивать карандашом, она запрокидывала голову, время от времени трясла ею, так что у нее развевались волосы.

Я понял: она изображает дирижера.

Зван вытянул вперед левую руку, согнул правую и стал изящно водить ею над левой. Делал вид, будто играет на скрипке.

Я был жутко взбудоражен; я поднес ко рту два кулака, надул щеки, прищурился, стал двигать кулаками вверх-вниз и вправо-влево — отличный трубач из меня получился.

Вдруг пластинка зашипела — и музыка смолкла.

Бет перевернула пластинку.

Зван опять заиграл на скрипке, а я изо всех сил принялся дуть в свою трубу.

Бет снова взялась за дирижерскую палочку. Я все время смотрел на нее. Она мне так нравилась в этом пиджаке, что у меня дрожали колени.

Музыка подстегивала нас. Это были такие звуки, под которые могли бы танцевать великаны в темном лесу.

Мы со Званом топали по комнате. Он не переставал играть на скрипке, а я — на трубе.

Бет с трудом сдерживала смех. Она наклонялась к самому полу, топала как бык и при этом продолжала дирижировать. Мы топали за ней следом. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума от счастья.

Когда пластинка снова доиграла до конца, мы плюхнулись на пол у камина.

Мы пыхтели и смеялись.

— Я бы хотела, — сказала Бет, — всю жизнь только слушать музыку.

— Боюсь, — сказал Зван, — что у соседей раскокались все лампочки.

— Сударь, — сказала Бет, — какое вам до них дело!

Зван встал и вышел из комнаты, я остался наедине с Бет.

Я сделал вид, будто сморкаюсь в пальцы.

Бет просмотрела на меня, покачала головой, а потом громко расхохоталась; я знал, что она считает меня чудаковатым, и был счастлив, что она надо мной смеется.

— Я на самом деле время от времени в кого-нибудь втюриваюсь, — сказал я. — Не часто, а так, время от времени.

— Тебе всего десять лет, — сказала Бет.

— Да, так говорят.

— Ты десятилетний кроха.

— А ты тринадцатилетняя кроха.