Петер Гестел - Зима, когда я вырос

— Ты правда влюблен в меня по уши?

— Не-а, — сказал я.

Бет тихонько запела песенку, я не понимал ни слова.

— Что ты поешь? — спросил я.

Она посмотрела на меня, но мне показалось, что она меня не видит.

— Это грустная песня, — сказала она, допев, — юноша печалится из-за того, что его девушка уплыла с другим на остров в Тихом океане.

— А-а, — сказал я.

Тут вошел Зван с пластинкой в конверте. Он показал ее Бет и спросил:

— Можно?

Бет кивнула.

Зван вынул пластинку из конверта и положил ее на вращающийся диск; через полминуты в комнате зазвучал «Sonny Boy».

Мы слушали, глядя в пол.

Зван поставил пластинку во второй раз, потом в третий. Щеки у Бет по-прежнему оставались розовыми.

Когда «Sonny Boy» заиграл в третий раз, Зван поднялся, стал около патефона, раскинул руки и начал так шевелить губами, будто это он поет. К сожалению, он совсем не был похож на негра.

— Я придумал, — сказал я.

В кухне мы отыскали пробку и коробок спичек. Я поджег пробку и жженой пробкой покрасил Звану лицо в черный цвет. В результате из него получился отличный негр, так что он мог петь «Sonny Boy» именно так, как надо.

Бет смотрела на Звана влюбленно. Глаза у нее блестели.

Мне не понравилось, что Бет смотрит на Звана влюбленными глазами, но расстраиваться я тоже не расстраивался, потому что теперь я узнал, как выглядит влюбленная Бет.

Бет достала из шкафа старую черную шляпу-котелок и надела Звану на голову.

Зван завел пластинку.

И в комнате в очередной раз зазвучали причитания Эла Джолсона. Зван, как танцор, ходил справа налево и слева направо, и при этом казалось, что он классно поет.

Бет помирала со смеху.

Я чуть не визжал от удовольствия.

Случайно я посмотрел на Бет сбоку. На ней не было очков. Я только сейчас это заметил. И оттого что она громко смеялась, я не узнавал ее. Я разом смолк, так что ее смех зазвучал еще громче.

Я уже не был пьян.

Я подумал: и что это Зван придуривается? Я так подумал оттого, что смеющаяся Бет совсем не была похожа на ту девочку, в которую я был влюблен. Она казалась обычной глупой девчонкой, каких кругом сколько хочешь.

Это было нечестно с моей стороны — я все понимал. Я был предателем. Причем самым настоящим.

Бет едва не задыхалась от хохота.

— Перестань, Бет, — тихо сказал я, но она меня не слышала.

Зван щелкнул указательным пальцем по котелку у себя на голове, так что он сполз ему на глаза, встал на колени, раскинул руки и с комичной грустью стал смотреть в потолок, на абажур, сказавший «бонжур».

— Великолепно, Пим, — сказала Бет, — маленький еврей изображает негра, Эл Джолсон был бы горд.

Но я уже не был пьян, я видел, что Звану совсем не весело — наоборот, он прямо-таки плакал.

Дверь гостиной распахнулась, словно ее открыл призрак. Я дико вздрогнул.

Мгновенье спустя мы все трое уставились на тетю Йос.

Она стояла в дверях бледная и ничего не говорила.

Тетя Йос ничего не говорила.

Мы ничего не говорили.

Только Эл Джолсон продолжал петь со слезами в голосе о своем сыночке на небе.

Лишь теперь я услышал, как громко шипит пластинка, как хрипло звучит музыка, какой у него осипший голос. Потом музыка закончилась, и вокруг нас стало тихо-тихо.

— Что ты здесь делаешь? — спросила Бет минуту спустя у своей матери. — Ты же должна была приехать завтра ближе к вечеру.

Зван провел рукой по лицу, но оно все равно осталось черным и грязным.

— Я… — начала тетя Йос.

Больше она ничего не сказала.

— Сейчас я все уберу, — засуетилась Бет. — Мигом. Печка у тебя в комнате погасла. Почему ты вдруг вернулась?

— Я не выдержала там, — сказала тетя Йос.

Она нервно засмеялась, ее смех был едва слышен.

— Сегодня ночью я не смогла сомкнуть глаз, — сказала она. — Я всю ночь думала о вас, в конце концов я забыла ваши лица, я боялась, что больше никогда вас не увижу.

Зван напряженно смотрел в пол.

— Какой ужас, — сказала тетя Йос. — Никогда больше этого не делайте. Эта такая страшная песня, не хочу ее больше слышать, никогда. Вы что, ничего не понимаете?

— Мы слишком много понимаем, — сказала Бет.

— Нет, — сказала тетя Йос, — вы ничего не понимаете. Вы все делаете не задумываясь. Дети ни о чем не знают. Что у тебя с лицом, Пим?

— Это я сделал, — сказал я.

Тетя Йос посмотрела на меня. Она совершенно не понимала, кто я такой. Потом она посмотрела на Бет, у нее дрожали губы.

— Это ты виновата, — сказала она, — это ты их раззадорила, я тут ничего не могу поделать, милая, я очень стараюсь, ты же знаешь, я и знать не хочу, но поверь мне, я знаю все, не сердитесь на меня, это ужасно, Пим, боже мой, у тебя был такой чудесный отец, ты даже не знаешь… Нет, Бет, мне так не выздороветь.

— Все в порядке, мама, — сказала Бет. — Мы немного порезвились, больше ничего не случилось.

— А почему вы не резвитесь, когда я дома?

Я засмеялся.

— Не смейся, Томас, — сказала Бет.

Бет опять превратилась в Бет, и я опять по уши в нее влюбился.

— Я не могу взмахнуть волшебной палочкой и исчезнуть, — сказала тетя Йос.

— И не надо, — сказал Зван. — Пойду затоплю для вас печку.

— «Нет, я не печка, — сказала печка, — нет, я не печка, ведь я камин», — продекламировал я.

Стишки из этой книжки всегда кстати, но меня никто не слушал.

Зван пошел в комнату тети Йос, закрыл раздвижные двери; вскоре мы услышали стук ссыпаемого угля: Звану не пришлось идти за ним на чердак.

Все снова вошло в свою колею, Бет сняла пиджак Звана и разгладила рукой свою юбку.

— Я схожу с ума, мама, — спокойно сказала она, — почему ты меня не отошлешь куда-нибудь? Из-за меня ты несчастна, и я не могу тебе помочь. Я горюю о них не меньше, чем ты, мама, но и о тебе я тоже горюю, я горюю о тебе дни напролет, хотя ты все время дома.

— Не надо на меня так накидываться, милая, — сказала тетя Йос.

— Я не накидываюсь на тебя, — сказала Бет теперь уже довольно громко, — ну почему ты так всегда думаешь! Что бы я ни сказала, ты этого не понимаешь, что бы я ни чувствовала, ты об этом ничего не знаешь, это же невозможно, нам нельзя жить под одной крышей…

Бет вышла из комнаты, бросив на ходу:

— Пойду поставлю чай.

Тетя Йос слушала Бет совершенно спокойно.

А я — нет.

Я все время думал: что это с Бет, ведь таких вещей маме не говорят.

Теперь я остался наедине с тетей Йос.

Она неспешно сняла пальто, отдала его мне.

Я вскочил, взял пальто, бегом добежал до передней и аккуратно его повесил.

В гостиной тетя Йос стояла рядом с патефоном.

— Ах, малыш, как это все тяжело… Но я больна, и ничего не поделаешь.

— Хотите, я попрошу Бет сделать для вас грелку?

— Какой ты вежливый! Почему ты перестал говорить на своем уличном языке, почему? Так даже неинтересно.