Ольга Матюшина - Жизнь побеждает

Мама сказала, что скоро мы уедем. «Куда, мамочка?» — «Еще не знаю. Видишь, сколько народу переселяется. Куда-нибудь направят и наш колхоз». — «А как же хлеб на полях? А наш сад?..» — «Забудь об этом, дочка. Война ни с чем не считается. А хлеб мы подожжем, не оставим врагу!»

Бомбили уже соседние деревни. Внезапно зашатался наш дом.

Раздался сильный удар. Прижав к себе Геню и Валю, мама с ужасом смотрела в распахнувшуюся дверь. Я выбежала во двор. Там метались куры, выла собака. А сада узнать было нельзя! Землю засыпали незрелые яблоки и вишни. Торчал голый, почерневший ствол самой большой яблони. Ее вершинку как ножом срезало и забросило на грядки с огурцами.

«Проклятые, проклятые фашисты!» — твердила я, и такая злоба во мне вспыхнула! Я подбежала к кусту крыжовника. С остервенением срывала ягоды и топтала их ногами: «Ничего, ничего не оставлю фашистам!».

Снова загудел мотор. Самолет летел неторопливо, словно высматривая добычу. Послышались глухие удары. В деревне за Шелонью поднялось несколько черных столбов дыма. С криком: «Заречье горит!» — я побежала домой.

У крыльца стояла телега. Мама и тетя Феня торопливо укладывали в нее вещи. Посадив ребят, мама передала мне вожжи. Сама еще раз подошла к двери, дернула ее за ручку, как бы проверяя — хорошо ли заперла. Постояла немного на крылечке и медленно вернулась к телеге.

«Отправляйтесь скорее! Давно пора», — торопила тетя Феня. Она пошла проверять в других дворах, все ли с детьми выехали.

Колхозные телеги шли медленно, гуськом. Мелькнула голубая полоска реки. Мама печально глядела на разгоравшийся в Заречье пожар. «Дотла выгорит!.. Спасать некому; оттуда все выехали». — «А бабушка? Она с нами поплывет?» — «Нет, дочка! Бабушка не хотела бросить колхозных коров. Ушла с молодежью гнать стадо».

Тихая, спокойная лежала Шелонь. У берега виднелась большая баржа. Лошади пошли к ней прямо полем. Давили созревающую рожь. Я смотрела на помятые, затоптанные стебли и думала: «Как папа учил нас беречь каждый колосок! А сейчас?.. Пусть всё, всё затопчут! Только бы врагу ничего не осталось!». И будто в ответ на мои мысли над западным краем поля поднялись клубы черного дыма. Это колхозники зажгли рожь…

На барже плыли несколько дней. Геня заболел в дороге воспалением легких. Платоновым пришлось высадиться на берег и поместить его в больницу. Остальные колхозники не могли ждать и поплыли дальше.

После месяца вынужденной остановки двинулись и Платоновы. Геня и Валя не отходили от окна вагона. Ехали долго, с пересадками. Детям всё было ново. Незнакомые места, люди… А как шумно на станциях! Придерживая рукой братишку, Надя высунулась из окна. На соседнем пути остановился воинский поезд. «Это солдаты на фронт едут. А мы — на север», — объяснила Надя Гене. Глядя на выскочивших из вагонов офицеров, она подумала: «Где-то папа?». Военный состав двинулся дальше. Он очень длинный. «Сколько пушек!» — кричит Геня. Грохот проходящих платформ заглушает слова. Мальчик всё спрашивает, а Надя только кивает головой. Разобрать, что он говорит, нельзя…

До войны Надя ничего не видела, кроме своей деревни да маленького районного города. А за время эвакуации сколько километров она проехала! Девочка увидела богатства родной страны, ее необъятные просторы.

Вот и станция, где им надо выходить. Проводник помог Дарье Васильевне высадить ребят, подал вещи. Короткий свисток — и поезд ушел дальше.

Мать и трое ребят одиноко стоят на платформе маленькой станции. Уже вечереет. Зябко, мокро. Холодный ветер треплет легкие пальтишки.

«Подождите здесь», — говорит мать, направляясь к станционному домику. Трое ребят остаются ждать ее, сидя на чемодане, прижавшись друг к другу.

Наде кажется, что здесь, в незнакомом месте, они совсем, совсем одни…

Раздались чьи-то голоса. В темноте мелькнул огонек фонаря. Мать в сопровождении двух женщин подошла к детям. Одна из них взяла Геню на руки и сказала: «Идите, девочки, за нами!».

И как-то очень скоро дети оказались в натопленной избе. Большой стол, вымытый до блеска, окружен широкими лавками. На столе — караваи, прикрытые белым полотенцем. Пахнет свежеиспеченным хлебом.

Хорошо сидеть в теплой, светлой избе! Женщины угощают мать и озябших детей горячей картошкой, молоком. От усталости и пережитых волнений трудно есть. Глаза слипаются… Чьи-то заботливые руки раздевают ребят, укладывают спать. Надю кто-то прикрыл полушубком. Ей так хорошо!.. Она никого здесь не знает, а чувствует себя как дома. Еле слышит голос матери… Старается понять, что та спрашивает, и не может — засыпает…

Утром Дарья Васильевна с помощью хозяек устроила все дела.

«Жить мы будем не здесь, а в двадцати пяти километрах от станции», — сказала она Наде. Сердечно поблагодарив гостеприимных женщин, Платоновы поехали дальше.

В телеге, лежа на мягком сене, дети с любопытством разглядывали лесную дорогу, поля. Постепенно их укачало, и они сладко заснули. Дарья Васильевна тоже задремала. Ее разбудил громкий голос возницы: «Приехали! Вот правление колхоза».

Мать вылезла из телеги. Стряхнула сено, приставшее к платью. Поправила волосы и поднялась на ступеньки крыльца.

Платоновы оказались первыми эвакуированными, попавшими в эту деревню. Марья Кузьминична, председатель колхоза, приветливо встретила их. Она предложила Дарье Васильевне самой выбрать себе комнату: «У нас многие ушли на войну. Избы — большие. Наверно, вас охотно примут в любой дом…»

— Мне, Татьяна Васильевна, понравился домик на окраине. Там было совсем как у нас: цветы под окном и березы у самого дома. Только яблони не росли… Хозяйка домика вместе с дочерью жила в одной комнате. Во вторую половину избы пустили нас. Хозяйка погладила Геню по светлым волосам, сказала: «Какой он у вас худышка да зеленый!.. Война и таких птенцов не пожалела: выбросила из родного гнезда». Она оглядела два небольших узелка с нашими вещами, шепнула что-то дочери. Та позвала ребят и тихо вышла из избы. Когда все ушли, мама устало опустилась на скамейку: «Вот мы и на месте! До конца войны тут, наверно, останемся…» И только тогда я поняла, что здесь мы должны долго жить. И я так испугалась!

— Почему, Надюша?

— Как — почему?.. После нашего дома, где всё было так налажено, жить в этой пустой избе… У нас же, Татьяна Васильевна, ничего не было: ни денег, ни вещей!.. Мама сидела, опустив голову. И так мне стало жалко и ее, и нас! Я не выдержала и заревела, прижавшись к ней. Мама вздрогнула, приласкала меня и совсем спокойно сказала: «Давай устраиваться. Ты где хочешь спать?» — «А на чем, мамочка?» — «Пока на полу, а потом что-нибудь придумаем».

Мама развернула узел, вытащила две небольшие подушки и тоненькие одеяла. Я подержала их в руках и положила на скамейку. В это время широко распахнулась дверь, и в комнату ввалились Геня с Валей, держа за углы мешок с соломой. «Это постель мне и маме! Я сам набивал», — заявил Геня.