Анатолий Мошковский - Славка

Дверь не скрипнула. Дверь открылась совершенно беззвучно. Он увидел улыбающуюся женщину. Он не видел ни ее лица, ни волос, аккуратно убранных под белую шапочку, ни ее блестящих, русских, серых глаз. Он видел только ее улыбку.

И что-то дернулось и бешено заколотилось внутри.

— Вас можно поздравить, товарищ Валейский, — она тронула своими мягкими женскими пальцами его железную руку — руку оленевода и охотника. — У вас родилась девочка.

Внезапно Егор оглох.

Женщина что-то говорила о весе дочки, о самочувствии роженицы, но Егор ничего не слышал. Пол под ним пошатывался. Он привстал и оперся рукой о стену. Стена тоже покачнулась и отошла от его пальцев — вот-вот упадет. Егор быстро отнял от нее руку и взялся за спинку стула.

Он тоже улыбнулся женщине и тоже что-то сказал ей, что — он не помнил, наверно, сказал то, что и принято говорить в подобных случаях: горячо поблагодарил за весть и заботу о жене.

Четыре дня жил Егор в поселке, тихий, по-прежнему оглохший от случившегося. Дожидался, когда жена окрепнет и ее можно будет взять в стойбище. На пятый день ему показали дочь. Из одеяльца на него изумленно смотрели большущие, сверкающие, как пуговицы, чуть раскосые глаза, глаза тундры. В них отражались окна больничной палаты, блестящие ручки дверей и белый абажур у потолка.

Егор подавленно, но так, чтобы не заметила жена, вздохнул.

Назад они ехали в три раза медленней.

Жена благодарно посматривала на него из балагана вторых нарт, в котором было тепло, уютно и мягко сидеть. У нее было широкоскулое, исстрадавшееся, туго обтянутое кожей лицо. Под глазами залегли синеватые тени, а со щек еще не сошли рыжие пятна. Губы обметал сухой жар, и она то и дело облизывала их…

Мучилась, страдала, терпела, а для чего?

Ехали медленно. Егор почти не пускал в ход хорея, обходясь вожжой и криками. Он старался объезжать каждый бугорок и канавку, чтобы не потревожить жену с младенцем.

Ему, привыкшему гнать оленей во весь опор, тягостно было плестись шагом. Но, как ни старался Егор ехать аккуратней и вежливей, не обошлось без казусов. За Лысой сопкой, погруженный в свои мысли, он зазевался, проворонил заросшую полярными березками яму, и задняя упряжка едва не опрокинулась.

Визг ребенка резанул его по ушам, и Егор поморщился.

Временами жена кричала ему, он останавливал быков, покорно ждал и смотрел, как она кормит дочку.

Жадно выпучив глаза, давясь и раздуваясь, дочка тянула молоко. Ее черные глазищи были куда глупей глаз олененка. Тот, рождаясь, иногда сразу встает на ножки, и в его глазах всегда бьется сметка, а у этой ничего, кроме жадности, не видно.

Егор смотрел на ее лысоватую, покрытую темным пушком голову, на красное плаксивое личико с косым разрезом глаз и думал: немногим отличается она сейчас от мальчика, от его Славки, но стоит ей подрасти, вытянуться, она сразу шагнет в сторону от Славки, и у нее появятся свои особые девчоночьи интересы и тайны.

Жена кончала кормить дочку, укутывала ее в одеяльца и меховые постели, кричала ему: «Давай!», и Егор легонько дергал вожжу. Он тупо уставился вперед и машинально выбирал поудобней дорогу.

Жарко светило солнце, искрились в его лучах дальние озера, сочно зеленела трава и жесткие заросли низкого ивняка — яры, но ничего этого не замечал Егор. Он забывался, предаваясь воспоминаниям, переставал следить за быками, и они бежали где попало, по буграм и колдобинам, и лишь пронзительные крики дочки отрывали его от мыслей.

Он выводил упряжки на ровное место и опять вспоминал. Перед отъездом в поселок он тщательно починил люльку: сменил один обруч деревянного каркаса, пришил оленьими жилами куски новых шкур, взамен истлевших и перетершихся. Как-никак из этой люльки вышли три его дочки, и он уверен — теперь в ней будет лежать четвертый ребенок, на этот раз уже сын.

С горькой усмешкой подумал об этом Егор и, забывшись, так ткнул передового оленя хореем, что сзади раздалось сразу два крика: жены и дочки.

Он придержал быков. В самом деле, куда ему торопиться? Ничего хорошего не ждет его в стойбище. Лучше ехать неделю, месяц, год, только бы отсрочить ответ соседям, кто у него родился, только бы не видеть в глазах женщин и пастухов затаенных усмешек.

Но двигались оленьи ноги, скрипели под полозьями трава и мох, и стойбище медленно приближалось.

И вот Егор увидел два чума, услышал лай собак и почти одновременно заметил, как из его чума выскочили три маленькие фигурки. Внутри у Егора что-то неловко повернулось и затруднило дыхание. Быки пошли медленным шагом.

Они остановились возле чума, и девочки с визгом бросились к матери.

Мать с ребенком в одеяле осторожно выбралась из балагана и встала на землю, не переставая смотреть на сморщенное личико.

Надя потянулась к младенцу и робко спросила:

— Кто он, мама?

— Сама разве не видишь? — с измученной улыбкой спросила мать и, прикрыв от ветра личико ребенка, заспешила в чум.

— Девка, вот кто, — уронил Егор, когда жена скрылась в чуме. — Ни на что больше ваша мамка не способна. Девки — это по ее части.

Чтобы в стойбище меньше было шуточек и подтрунивания над ним, он вдруг решил прекратить все это: он сам сходит и расскажет все, как есть. Чтобы не спрашивали.

— Еще, еще сестренка! — завизжали все три дочки. — Теперь нас будет четыре!

Егор в сердцах сплюнул в мох и стал отвязывать быков, чтобы пустить их в стадо. Потом вдруг задумался. Нечего в такое время торчать, как чучело, в стойбище. Он перекусит и поедет к оленям. Пусть не пришла еще его пора дежурить — все равно поедет.

К нему подошли два пастуха, без малиц, в одних рубахах и тобоках. Взглянув на Егора, они все поняли без слов, посмотрели себе под ноги и разошлись.

Лишь на вторые сутки Егор вернулся из стада. Еще не доходя до чума, издали он услышал знакомый требовательный крик.

Егор открыл дверь и шагнул внутрь, стараясь не замечать ребенка. На дежурстве он не спал, очень утомился и, не сказав ни слова, завалился на оленьи постели спать. Проснулся рано утром. Все четыре дочки сладко посапывали во сне, и только жена, прижав к себе младшую, лежала с открытыми глазами.

И вдруг Егору стало жаль ее, захотелось что-то сказать ей. Но, как ни искал ой в душе добрые, утешающие слова, ничего не мог найти.

— Где столько женихов найдем? — сказал он вместо этих слов и сам удивился своему вопросу. — В Большую землю ехать придется.

Жена тихонько засмеялась:

— Были бы дочки хороши — женихи найдутся.

Егор встал. Тотчас, собираясь встать, завозилась и жена: не мужское это дело — разжигать печку и готовить завтрак. Но Егор сделал рукой знак, чтобы она не трогалась с места.

Он порубил дрова у входа в чум, разжег печку, сходил к озеру за водой и поставил чайник. «Что ж делать, если я такой невезучий», — думал Егор, присев у чума и подперев рукой голову.