Андрей Упит - Пареньки села Замшелого

Заметив единственный путь к спасению, боров перепрыгнул через нижнюю доску закута и с отчаянным хрюканьем и хрипом стрелой вылетел за ворота, чуть не свалив с ног портного, бухнулся в сугроб, увяз по самые уши, тут же кубарем покатился дальше и помчался прочь, взметывая во все стороны комья снега.

Портной, позабыв про головную боль, весь извивался от хохота, а Ешка уже держал вожжи в руках. Вчера кобыла зашибла ногу, на самой бабке темнеет бурая полоска запекшейся крови. Она все еще прихрамывала, но, настоявшись за ночь, озябшая и недовольная, так рванулась прочь из стодолы, что седоки едва успели вскочить на дровни.

В воротах только ветер просвистел в ушах, дровни стукнуло о гору мерзлого навоза и помоев, которую вчера в темноте никто не разглядел и на которой все еще виднелись следы крови из ранки на ноге кобылы. Дорога теперь стала пошире, кусты можжевельника исчезли, по обе стороны высились стройные красноватые сосны.

Ешка оглянулся: там, у корчмы, поднялся страшный переполох. Под утро вдруг ударил морозец, с соломенной крыши почти до самой земли свешивалась бахрома из больших и малых сосулек. Все сугробы были разворошены, будто сено вилами; снежные комья взлетали в воздух, из снега торчали тупой пятачок и отвислые уши.

Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила старуха корчмарка и опрометью кинулась за своим питомцем, а из-за угла стодолы, круглая, как кубышка, выкатилась ее служанка и бросилась на подмогу хозяйке. Они мчались за боровом, но все время сучили кулаками и ни на миг не закрывали рта:

— Грабители! Лиходеи! Разбойники!

Это были еще самые мягкие ругательства в потоке проклятий, обрушившихся на головы отъезжающих.

Ешка только посмеивался и погонял кобылку:

— А ну, пошла! Ребята, держи шапки!

Девчонка в корчме сказала правильно: как только свернули на зимник, лошадь пошла легко, ни разу наст под нею не подломился. Морозец был небольшой, хотя и пощипывало руки да щеки. Но ведь на то у бывалых ездоков варежки в кармане, а у портного уши повязаны невестиным платком. Букстынь до того приободрился, что даже стал тихонько, насвистывать веселую песенку. Андру это пришлось не по вкусу; помянув про лягушку-великаншу и ведьм в корчмах, он вскоре вынудил свистуна умолкнуть. Ешка на сей раз помалкивал: ну чем они с Андром оказались умнее портного? Ведь от души смеяться может лишь тот, у кого совесть чиста, а Ешка этим никак не мог похвастаться.

Красному бору тоже не было ни конца ни краю. Он показался куда скучнее и однообразнее, чем Большой лес: сосны да сосны, стволы за стволами, ни одного лиственного деревца, а понизу все ровно да гладко, ни кустика, ни кочки. Сделали привал, покормили кобылу и опять тронулись в путь.

Небо сплошь затянуло тучами, ни проблеска солнышка, никак нельзя было определить, то ли еще день, то ли время к вечеру.

Все потонуло в сером сумраке, словно над головой у них огромный мешок. Впереди на корке наста протоптана одна-единственная стёжка следов — верно, вчера после оттепели остались. Лошадь понюхала их, понюхала, замахала ушами и отфыркнулась.

— Она что-то чует, — смекнул Ешка, — Может, это следы папаши Таукиса? Где корчма, там и Таукиса ищи.

У Букстыня на этот счет были иные соображения. Внимательно оглядев следы, он объявил:

— И вовсе не Таукис. Он в сапогах, а тут, похоже, след от лаптей.

— Может, от лаптей, а может, и от сапог. — Андр рассудил неопределенно, но именно поэтому его ответ показался самым умным. — Видно, в оттепель следы расплылись. Ямки — они ямки и есть: что от сапог, что от лаптей.

Немного поодаль рядом с первой стежкой появилась вторая. Теперь уж насчет Таукиса ничего определенного нельзя сказать, и все трое примолкли. Лошадь трусила размеренной рысцой — кто ж его знает, сколько еще придется этак бежать, уж лучше поберечь силы…

Похоже, что дорога теперь спускалась в низину: в лесу появились кочки, меж красных сосновых стволов кое-где белела береза. Одна стежка шла дальше, по зимнику, а другая круто свернула направо, в чащу. Чуть в стороне возвышалось большое лиственное дерево. Лошадь хотела было обойти его и свернуть, но Ешка удержал ее, оглянулся и уставился на две обращенные к нему спины.

— Вот тебе и раз! — сказал он. — Одни следы уходят туда, а другие сюда — поди разберись, куда сворачивать.

— Только сюда. — И Букстынь махнул варежкой. — Ты что, ослеп? Вот же она, осина.

— И вовсе не осина, — уперся Ешка, — а вяз.

Андр, прищурившись, оглядел дерево с видом знатока:

— Ясное дело, вяз. Сразу видать по коре да по сучьям.

Портной не стал спорить: раз друзья-приятели заодно, так с ними лучше не заводись.

Ешка дернул вожжи.

— Она же ясно сказала — осина, а не вяз. Придется ехать дальше по зимнику, покуда не доедем до осины. Неужто уж такая девка осины от вяза не отличит?

— Отличит она, дожидайся! — презрительно проворчал Букстынь. — Полагайся на девок.

— Да уж вернее, чем на портных! — бросил Андр.

Букстынь умолк, но выражение его лица было весьма красноречивым: «Что ж, поезжай, еще посмотрим, куда выедем!»

Лошадь трусила все ленивей и неохотней. Но вдруг дорога оборвалась. Впереди была глубокая, запорошенная снегом канава, за ней — топкий лес: ель вперемежку с черной ольхой и густыми зарослями крушины. Следы скрылись где-то в чащобе. Уже смеркалось, дорогу в самом конце пересекла сова; хлопая крыльями, она взлетела на ель. Ешка соскочил с дровней, поелозил ногой по насту с одной, с другой стороны, словно этак можно было отыскать следы.

— Вот она, твоя Большая осина! — злорадствовал Букстынь.

— Вылезай! — приказал Ешка. — По бездорожью дальше ехать ни к чему. Разведем костер, обогреемся, лошадь отдохнет, а там видно будет.

Лошадь легко перетащила порожние дровни через канаву и принялась обгрызать голые прутья на кустах крушины. Андр наломал сухих еловых ветвей, Букстынь высек огонь, и все трое, кружком усевшись на корточки, поучая и браня друг друга, старались раздуть трут. Вдруг они разом подняли головы. Между ними, в самой середке, очутился приклад ружья, выше — тонкий ствол его сжимала широкая рука, а еще выше чернела борода лопатой и сквозь мохнатые ресницы сверкали насмешливые глаза. Это был лесник.

— Откуда пожаловали, лесные гости? — спросил он, сверкнув белыми зубами. — В Красном бору таких не видывали. В Арциеме тоже. Издалека ли прибыли?